Упавший дождь станет океаном, который вернет воды небу. Все есть круг - и смерть тоже пляшет по кругу. Я чувствую, тучи сгущаются, а сезоны меняют друг друга непредсказуемо. Есть древнее пророчество, дитя, что с неведомой земли придет другой человек и принесет с собой конец всему миру.
Тогда смерть будет плясать со всеми нами.
авторский мир в антураже ренессанса. в игре сентябрь 1484 года, сезон чёрной земли.

DANCE MACABRE

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » DANCE MACABRE » stay a thousand years » // lamentations


// lamentations

Сообщений 1 страница 17 из 17

1


in the morning oh lord
https://i.imgur.com/mqNIygV.png https://i.imgur.com/KKZ2fjI.png https://i.imgur.com/CSLPIP8.png https://i.imgur.com/SO28fVb.png https://i.imgur.com/J161oTb.png
you will hear my voice; in the morning i will order my prayer to you
[indent]  [indent] and eagerly watch

+5

2

[indent] всё это может очень плохо закончиться.

[indent] от промозглой темноты и ветра решительности в нём куда меньше, чем то было накануне, желание так и вовсе сходит на нет, стоит ему сделать пару шагов навстречу занимающемуся на горизонте рассвету — судя по нежно-розовой дымке, окутавшей небо с востока, днём будет лютый мороз, а на нём из тёплой одежды разве что шерстяная накидка и грубая обувь, которая больше стесняет движения, чем по-настоящему приносит пользу. и если андерс планирует замёрзнуть насмерть, то вот оно, то самое время, когда можно воплотить свой план в жизнь без единой помарки. «хоть какой-то», — кисло усмехается он сам над собой, продолжая ковылять прочь от постоялого двора.

[indent] у него всё ещё имеется шанс вернуться назад. запереться в тепле, переждать немного до оттепели, а потом снова попытаться двинуться в путь, надеясь, что в дороге его не застанет непредсказуемость стеклянного времени: умереть во время пурги ему бы хотелось меньше всего. так будет разумнее всего, денег он сумеет достать, равно как и найти, чем занять себя в городе, в остальном ему поможет йован. этот-то мастер на все руки уж точно не даст ему сгинуть. андерс должен быть ему благодарен. хотя бы за то, что держит нахлебника и не даёт тому вздёрнуться на первом подвернувшимся под руку древесном суку. или за то, что сейчас видит седьмой сон у себя в покоях и не препятствует беглецу, шмыгнувшему засветло в объятия морозного утра. ему даже почти что совестно бросать друга в неведении. ровно до того момента, как к нему возвращается ясность ума и причина, по которой он так поступает.

[indent] ты не можешь никому доверять.

[indent] йован его ловит совершенно спонтанно. отчитывает с таким воодушевлённым настроем, что княжичу начинает казаться, будто за время пребывания в святой обители он что-то упустил, и теперь место его отца занимает вот это — хмурое недоразумение, с которым они оба разбивали коленки и обдирали яблони, будучи лет на десять помладше. йован говорит, что андрес совсем выжил из ума, раз связался с разбойниками, да и с винами ему нужно быть аккуратнее, ибо это не шутки, то что с ним творится сейчас. йован появляется в его жизни резко, как будто так и спланировано, и ничего не говорит о родителях, словно ему действительно есть, что сказать. несмотря на свернувшуюся на душе андерса гадкую подозрительность, он находит в себе силы, чтобы всё так же улыбаться ему. куда больших сил требует то, что он сделал сегодня.

[indent] все, кого ты когда-то знал, могут оказаться предателями.

[indent] иногда андерсу кажется, что это слишком — бросаться со своей паранойей на тех, кто пытается быть с ним дружелюбней обычного. но он берёт в привычку спать с коротким ножом под подушкой, вслушиваться во всё, что покажется ему подозрительными, и действительно много лгать. возможно, что последнее ему не зачтётся, и своим отношением он однажды попадёт в немилость богов, но по крайней мере это даёт ему шанс выжить. а ещё возможности для парочки хороших знакомств.

[indent] в самом деле?

[indent] о том, что торгаши отправляются со своей делегацией куда-то из города, он узнаёт от рябого пьянчуги, горлопанившего что-то про «ардонейский скот», задержавшийся в крепости куда дольше положенного. угрюмый громила не стеснялся в выражениях, поминая недобрым словом буквально всё, что связано с ними — начиная с товара и заканчивая матерью барона, притащившего «эти свои цацки в наши края». некоторые ему даже поддакивали, сетуя на то, что пора бы им убираться подальше, всё равно никакого толку, только смута одна. всякий, — говорили, — знает о том, что каждый ардонеец насильник и вор. а здесь, дескать, город приличный, и такие люди ему не нужны. когда андерс уходил из трактира, громила всё ещё надрывался, присев на уши одному из несчастных.

[indent] мысль уехать отсюда вместе с караванщиками приходит к нему, как нечто само собой разумеющееся.

[indent] и всё же у него по-прежнему есть шанс вернуться обратно.

[indent] погонщик смотрит на него как-то недобро, словно андерс пришёл сюда что-то украсть или уже умыкнул драгоценность, а теперь пытается скрыть свой поступок за смиренной речью и открытой улыбкой. этот волчий взгляд берёт измором, пока он говорит о том, кто такой и почему явился сюда с такой странной просьбой, и андерс заранее готовится принять отказ — в самом деле, в этот сезон никому не сдался лишний рот и пустые руки, тем более гордым ардонейцам. андерс слышал, что люди оттуда знают цену буквально всему: воде, воздуху, случайно обронённому слову и, само собой, человеческой жизни. возможно, что назовут и его, правда за свою он не дал бы и больше десяти медяков — по монете за каждое из принятых верно решений. но ему так и не подворачивается возможность поторговаться.

[indent] в шатре так жарко, что становится больно дышать. жарко настолько, что его превосходительство даже не обременяет себя верхней одеждой — это кажется продрогшему до костей андерсу почти возмутительным, из-за чего тот поспешно отводит взгляд от барона. возможно, конечно, что всё дело в его происхождении и сказки о том, что в крови южан течёт раскалённое золото и посему им не требуется что-то ещё, чтобы согреться, чистая правда. равно как и те, где рассказывается об их красоте.

[indent] он молод — в этом проблема. для людей разлива и тех, кто умудрён годами и опытом, достаточно пары слов о спасении, чтобы убедиться в благородных намерениях бродячего праведника. но молитвы не способны накормить чужеземца или удвоить его доход, равно как не способны сотворить чудо, отложить бурю, убрать с дороги разбойников и заставить недругов резко испариться. андерс наперёд знает, что уговоры дадутся ему нелегко.

[indent] и всё-таки стоит попытаться.

—  [indent] мой господин, — говорит он, когда погонщик, наконец, замолкает и позволяет ему самому обратиться к главе каравана. — мне давно не удаётся вырваться из этого города, его стены для меня всё равно, что тюрьма. но боги милостивы, от того я стою здесь перед вами, надеясь и на вашу милость тоже.

[indent] он коротко улыбается, стараясь не смотреть в ониксовые глаза перед ним. андерс всегда был хорош во лжи, для него ничего не стоило приврать незнакомцу, но теперь ему кажется, что достаточно один раз встретиться взглядами, как его превосходительство сможет увидеть его насквозь. и едва ли тому придётся по нраву увиденное.

—  [indent] но мне нечего предложить вам, мой господин, — всё ещё смиренно обращаясь к своим сцепленным на груди рукам, честно признаётся андерс. — в вашей власти решить, чем я смогу быть полезен.

+5

3

тьяго разворачивает лист с начатым письмом, в деллы, к саломее. до отправки каравана в путь у него есть еще немного времени. как раз успеет закончить и отправить. в дороге не так много возможностей для того, чтобы остаться наедине со своими мыслями и листом бумаги. а рассказать саломее ему есть о чем.

ей — всегда есть.

он слышит голоса погонщиков и наемных рабочих снаружи своего шатра. подготовка к отправке идет полным ходом. но он, тем не менее, не может позволить себе оставаться в постели до самого момента сворачивания шатра. тьяго не может оставить свой караван без постоянного контроля надолго. ему становится тревожно, если он не оказывается в курсе событий и в центре всего происходящего под его началом.

тьяго поводит плечами, разминая спину. спал он не то чтобы много. покрывало, еще хранящее запах чужого человека, он уже собрал, чтобы отдать погонщикам. ему не нравится ощущение чьего-то лишнего присутствия. он только с саломеей за последнюю пару лет и делил одно ложе, не пытаясь после изгнать из своих покоев запах тела и аромат духов. тьяго кажется, что он добился идеального баланса в этом для себя.

от попытки закончить письмо его отвлекает один из погонщиков.

— ваше превосходительство, — обращается он к тьяго, проходя в шатер. тьяго хмурится, пока погонщик поясняет ситуацию.

какой-то странствующий монах хочет прибиться к его каравану. тьяго это не нравится. у него, конечно, слегло несколько рабочих с чахоткой [проклятый климат разлива], но какой прок может быть от монаха? ему кажется, что эти циклорианцы только проповедовать и способны. молются да чешут языком, ему такой радости не надо. да и сам он треист, ему не важны душеспасительные речи, он не собирается переходить в новый круг.

ведь дальше есть только смерть.

— я его выслушаю, — говорит тьяго, сворачивая так и недописанное письмо.

выслушает, только не обещает ничего. если перед ним окажется дряхлый бесполезный старец, он с его караваном никуда не отправится. тьяго мертвый груз с собой не возит.

он остается сидеть, не поднимается, когда монаха пропускают в шатер. только чуть удивленно приподнимает брови. перед ним ведь мальчишка. совсем мальчишка. невысокий, светленький, с какими-то совершенно невинными глазами. тьяго бы в таком никогда священнослужителя не признал. таких мальчишек обычно не отправляют проповедовать самостоятельно, кто ж за невинным ребенком пойдет?

тьяго все-таки поднимается, выпрямляется во весь рост, чуть склоняет голову набок, глядя прямо на монашка.

— прекращай, — говорит он, — я треист. меня твои речи о милости богов не волнуют.

мальчишка, несмотря на невысокий рост, кажется тьяго достаточно крепким на первый взгляд. и привлекательным, это очевидно. он оборачивается, чтобы подхватить халат и все-таки накинуть его на плечи. не потому что непристойно при божьем человеке представать в одних штанах, это его не волнует. а потому что пора уже гасить огонь и собираться в дальний путь. им до вечера еще огромное расстояние преодолеть.

а он теряет время. которое собирался потратить на письмо супруге.

досадно.

— тебе найдут работу, — отзывается тьяго. и коротко кивает погонщику, словно намекая, что он же этим мальчишкой заниматься и будет. — мы не подбираем бродяжек просто так. или ты оплачиваешь дорогу, — тьяго делает паузу, чтобы снова окинуть его оценивающим взглядом, — или отрабатываешь свой хлеб. вряд ли у тебя есть что-то ценное, верно?

тьяго коротким движением убирает прядь волос со лба. лишние руки сейчас точно не помешают.

— но если ты собираешься бездельничать, с нами ты не задерживаешься, — добавляет тьяго.

в таких вопросах он предпочитает сразу обозначать свою позицию. решительно, не давая никаких ложных надежд. он и посреди пустой дороги мальчишку оставить может, его никакая совесть не замучает. он забудет о его существовании через мгновение, даже если будет точно знать, что на того напала банда разбойников из-за того, что он его оставил позади.

но, конечно, он ловит себя на мысли о том, что этот бродяжка привносит какое-то разнообразие. в дороге мало чего происходит. в городах, в общем-то, тоже. тьяго скучно постоянно, он порой просто изнывает от сменяющих друг друга одинаковых пейзажей и людей. особенно за пределами ардонеи.

здесь, в разливе, сейчас слишком холодно и мерзко, чтобы хоть чем-то наслаждаться.

— надеюсь, мы друг друга поняли, — говорит тьяго. и пару раз машет кистью руки, намекая, что мальчишка может убираться из его шатра. отправляться приносить пользу его каравану.

но погонщика он вынуждает задержаться.

— если не запропастится никуда, — говорит он погонщику, — на стоянке пригласи его ко мне побеседовать.

погонщик кивает. на его лице не дергается ни один мускул, но тьяго не дурак, чтобы не понимать — наемный работник уже в голове своей пустой что-то надумал. что, мол, точно не ради спасительных бесед его превосходительство зовет прибившегося к каравану свтошу.

тьяго все равно. тьяго слишком скучно. настолько, что можно даже попробовать надавить на юный циклорианский разум треистскими идеями.

просто пустой демагогии ради.

+5

4

— [indent] да, господин.

[indent] ему не остаётся ничего, кроме как покорно опустить взгляд, соглашаясь со всем только что сказанным. особо выбирать не приходится: на фоне всего остального прибиться странником в компанию важных южан куда разумнее, чем возвратиться обратно под колючий шерстяной плед и забыться сном в натопленной комнате, добровольно ставя себя под возможный удар. подобного малодушия андерс, повидавший достаточно, чтобы начать мнить себя человеком мужественным, себе бы не простил.

[indent] как и пренебрежения добротой человека, который с ним не просто иного социального статуса, но и иной веры вдобавок.

[indent] на родине андерса не любят троебожников. ровно настолько, что не стесняются заявить об этом во всеуслышанье с бранью и гневом, как-то позабыв на смирение и всепринятие - это-то и задевало его сильнее всего, в особенности когда затевался спор о религиозных различиях. отец и вовсе звал верующих в неотвратимость смерти «еретиками», не желал заключать с ними никаких сделок, отвергал инакомыслие в любой форме, а заподозренных в поклонении жнецу жестоко наказывал. с наказаниями андерс уж точно знаком не понаслышке.

[indent] тот человек из шатра не подходит ни под одно отцовское описание, кое он применял в отношении еретиков. он был учтив и воспитан [ его высочество любил подчёркивать необразованность и варварские манеры тех, кто славил смерть ], определённо умён [ андерс знает, как выглядят глаза дураков, и взгляд барона на них отнюдь не похожий ] образован и добродетелен, а так же хорош собой [ образ южанина с золотой кожей не выходит у него из головы даже тогда, когда руки заняты работой ], что в свою очередь так же не вяжется с княжеской уверенностью в поголовном уродстве треистов. покойный отец явно не знал, о чём говорил. или же настырно ничего знать не хотел - приблизь он хоть раз вольнодумца к облику человеческому, сколько бы людей начало сомневаться в справедливости государевых заблуждений?

[indent] проще уж выставлять их бесовским отродьем, никто ведь в здравом уме не станет связывать своей жизни с бесами.

[indent] о том, что демонам свойственно принимать облики притягательные [ как минимум: человеческие, нежели с арсеналом уродств и увечий ], а не чудовищные, отчего-то умалчивается.

[indent] андерс, на чьём сердце стало гораздо спокойнее, как только караван отправился в путь, справедливо размышляет о том, что всё это по большому счёту - бессмыслица. достоинство человека и его право на новый, вероятно, более благословенный цикл определяют поступки, а не то, во что он привык верить и чему поклоняться. жизнь в аббатстве научила его самому главному: терпению; скитания из города в город в компании самых настоящих разбойников лишний раз подчеркнули необходимость в непредубеждённости. не всякий благородный по происхождению господин в самом деле окажется благородным, в этом он успел убедиться, как и аристократской заносчивости. и не всякий сброд действительно будет скотом без чести и совести.

[indent] большая часть дня остаётся позади вместе с крепостными стенами города, и привыкший и не к таким работам в монастырской обители андерс смиренно влачится за лошадьми по скрипучему снегу, не забывая зорко следить за каждым из животных. ему даже почти не холодно - не то свыкся с пронзительным ветром, не то просто успокоился, сосредоточившись на вещах более значимых, нежели какой-то мороз, - а люди вокруг пускай и не многословны, но по крайней мере не пытаются выудить из него то, что им знать не положено. в том, что смотреть здесь особенно не на кого, кроме его превосходительства, андерс убеждается сразу же. лицезреть рослых смурных работяг ему не впервой [ от них же он, кстати, мельком узнаёт имя барона ], крутить башкой в попытках охватить грязно-белый пейзаж тоже довольно быстро наскучивает. и пускай во взглядах некоторых из караванщиков читается холодная неприязнь, а то и подозрение, он держится от них обособленно, стараясь не путаться под ногами и как можно скорее появляться на каждое из «эй ты».

[indent] ещё парочка суток, проведённых вот так, и можно рассчитывать на убежище в близлежащем поселении. дальше уже как повезёт.

[indent] просьба явиться к его превосходительству застаёт андерса за вечерней молитвой. ему приходится повиноваться, ведь «на твоём месте я бы не стал заставлять его ждать» звучит достаточно убедительно [ в чём-то и угрожающе ], чтобы оставить свои личные нужды и направиться в сторону хозяйского шатра, на ходу отряхиваясь от налипшего снега, а заодно и теряясь в догадках, что он такого успел натворить за неполные сутки, раз уже сейчас позарез как понадобился ардонейскому вашеству.

[indent] на этот раз внутрь андерс заходит чуть более подготовленным [ хоть и гораздо измученным и потрёпанным на вид ], нежели утром: его не обескураживает сдержанный шик внутреннего убранства и кажущийся почти горячим после мороза сандаловый воздух шатра; не заставляет скромно отмалчиваться, стоя в тени отбрасываемой высоченным погонщиком, и сам молодой барон, благо одетый, а не как в момент первой встречи. андерс глядит на него, гордо выпрямив натруженную за день спину и подставив лицо теплу от кострища. разве что не спешит подойти ближе к нему - без приглашения даже от монаха подобный жест будет расценен невежественным.

— [indent] вы хотели видеть меня, мой господин?

[indent] ему почти ничего не стоит сохранить на лице подчёркнуто беспристрастное выражение в момент, когда их взгляды встречаются. но внутри всё равно что-то неприятно дёргает, едва не заставляя отступить назад на полшага под этим испытующим взглядом. к тому, что на него таращатся, как на ярмарочную диковинку, привыкнуть можно. то ли дело, когда кто-то пытается достать до самой души.

— [indent] прошу прощения за то, что утром мне не довелось отблагодарить вас, мой господин, - инстинктивно вцепляясь пальцами в чётки, как будто бусины в самом деле как-то способны его защитить, говорит он, всё же не шелохнувшись. - моя вина: мне нужно было додуматься до этого раньше.

[indent] андерс улыбается, хоть и чувствует, что эта улыбка у него выходит испуганной. какой позор.

— [indent] ваши люди так же были добры ко мне, как и вы, мой господин, - поспешно добавляет он, чуть оправившись. - и пусть наши боги не терпят друг друга, мне по их воле довелось оказаться именно здесь. 

[indent] в нём есть что-то, что заставляет его хмуриться и больше не рыскать по-щенячьи восторженным взглядом по помещению. и дело не в расшитых драгоценной нитью одеждах или исполинском росте. и уж тем более не в том, что он чужеземец - у княжича опыт общения с выходцами ардонеи ничтожный, его превосходительство, если совсем уж честно, первый с кем довелось переговорить с глазу на глаз.

[indent] дело в том, что здесь, кроме них двоих и стражников, оставшихся нести караул снаружи, нет никого.
[indent] и если это какая-то западня, то андерс в неё только что виртуозно попался.

+3

5

иногда тьяго кажется, что кочевой образ жизни ему нравится гораздо больше оседлого. он, конечно, приучен к жизни в достатке, без необходимости справляться с непредсказуемой погодой и ночевать на лежанке из шкур и войлочных одеял. но, за последние годы, постоянно кочуя со своими караванами, он закалился и осознал, что не променял бы это ни на что.

конечно, тьяго понимает, что, окажись он бедным кочевником, вынужденным скитаться, его это вряд ли радовало. он, все-таки, путешествует в иных условиях, нежели его наемные рабочие. его шатер как минимум гораздо лучше отапливается, не приходится полагаться на одну только основу из верблюжьих шкур. да и стоянки в нем он проводит один, ни с кем полноценно не разделяя.

но это не мешает ему считать себя настоящим кочевником, который обязательно бы выжил, окажись в какой-то момент без всего. тем более что он многое делает и сам, не полагаясь на наемную силу.

когда монах переступает порог его шатра, тьяго как раз заканчивает устраивать вокруг очага с тлеющими углями дастархан.

— да, — кивает тьяго, выпрямляясь. — хотел. прекрати расшаркиваться, тебе все равно меня отблагодарить нечем. разве что, беседой.

ради чего он, собственно, мальчишку и попросил к нему позвать. вечерами на стоянках он слишком полон сил, чтобы сразу отправляться спать. вечерами ему слишком скучно одному.

разве что заискивание такое ему не нравится.

— волею твоих богов, ты бы в моем шатре не оказался, — тьяго усмехается.

оставили они мальчишку. или никогда не существовали. ко второму варианту тьяго склоняется больше, уверенный в том, что за пределами смерти есть только смерть.
он не видит никаких свидетельств иного.
он никогда на волю богов не полагался.

он сам себе бог в некотором роде.

тьяго замечает, как хмурится и напрягается монах, имени которого он так и не удосужился спросить. ему здесь неловко, семи пядей во лбу не нужно быть, чтобы обратить внимание на это.
а от внимания тьяго в принципе мало что укрывается.

он делает несколько шагов по направлению к монаху. чуть прищуривается, глядя на него. мальчишка-то привлекательный, а у людей обычно рты не закрываются, стоит только кому-то подобному скрыться за входом в его шатер.

кажется, тьяго все ясно.

— не слушал бы ты, что болтают мои погонщики, — говорит он. — можешь меня не опасаться. я тебя не трону. если сам, конечно, этого не захочешь.

улыбается он легко, но за реакцией мальчишки все-таки внимательно следит. не потому что мысли крамольные появляются, а потому что это может быть как минимум забавно.
тьяго прекрасно знает, что о нем болтают в народе. в том числе его наемные рабочие. отчасти поэтому особенно болтливым рабам он несколько раз самолично резал языки. показательно, перед всеми остальными. тьяго не на все может закрыть глаза. в ардонеях так особенно. он сооружал вокруг себя образ распутного гуляки, совершенно сознательно. но казаться в людских глазах каким-то недомужчиной ему совсем не хотелось.
и мужеложец — еще самое мягкое из того, как его порой называли за глаза.

наемникам языки не отрезать. но пока за пределы контроля все эти пересуды не выходят, не важно.
точнее — пока никакой угрозы для его жизни нет.

тьяго отходит к дастархану, устраивается на подушках. разводит руками в приглашающем жесте.

— располагайся, — говорит он. — не надо бояться, я и правда позвал тебя беседы ради. раздели со мной трапезу и вино, давай, присаживайся. и расскажи, где был, что видел, — тьяго делает небольшую паузу. — от чего бежишь?

он ведь помнит, как монашек упоминал еще утром, что стены города для него все равно что тюрьма. просто так священнослужители не сбегают, как тьяго кажется.
может, жажда путешествий, дух авантюризма, он все-таки совсем молод.
может, стремится нести свои проповеди по всему свету, совершенно отдаваясь своей вере.
может, что-то натворил такое, от чего теперь вынужденно скрывается.
может, он и вовсе не священнослужитель, как бы усердно не перебирал бусины четок.
может быть все, что угодно.

тьяго внимательный, но видеть прошлое человека, только взглянув на него, не дано никому. а ему, все-таки, нужно знать, кого он принимает не только в своем караване, но и в личном шатре.
без охраны в самом шатре.
но, конечно, со стилетом, спрятанным в одежде. тьяго без оружия не остается никогда. особенно в дороге.

особенно оказываясь один на один с незнакомцами, пусть на первый взгляд и кажущимися безобидными. тьяго и сам пыль в глаза пускать умеет, он не обольщается. враги у него, все-таки, есть. недоброжелателей еще больше.

хотя, тьяго и не боится. смерть неизбежна, а своей жизнью он абсолютно доволен. он не сделал бы ничего иначе. его ждет блаженное забвение, а не новые скитания.
правда, в случае чего, один он из жизни не уйдет.

он наливает себе вина, в чарку, уже наполненную наполовину водой. оставляет кувшин посреди дастархана, чтобы монах, если захочет, обслужил себя сам.

— только проповедей мне не говори, — добавляет тьяго, устраиваясь на подушках удобнее, опираясь на них, вытягивая ноги. — и скажи, как к тебе обращаться. по сану или по имени?

+3

6

— [indent] ксандр, господин, - представляется княжич своим вторым именем, прежде чем опуститься на подушки в ногах у барона. - его святейшеству ещё не довелось услышать моей исповеди. возможно, оно даже к лучшему.

[indent] он и имя-то это носит незаслуженно. как и чёрное облачение поверх светлых мирских. так гораздо теплее, конечно, да и меньше внимание к себе можно привлечь, нежели рассекая среди людей в бело-синих прицерковленных тряпках. наверное, он бы не смог себя чувствовать лучше, если бы при нём был и сан, и обязанности, равно как и совершённое над ним рукоположение не позволило ему отыскать покой. его сердце никогда по-настоящему не принадлежало истинной вере, и нет ничего хуже в этой ситуации, чем врать себе самому - остальные его ложь переживут как-нибудь. славно, что андерс за этот год, проведённый бродяжкой на вольных хлебах и хлебнувший долгожданной свободы, смог убедиться в том, что в храмы он вряд ли добровольно вернётся.

[indent] его участь - возмездие, и как ни странно боги всё ещё на его стороне.

[indent] слова его превосходительства немного его успокаивают. да и с нынешнего расстояния тот больше не кажется андерсу огромным и грозным - разве что самую малость. ему по-прежнему неуютно под этим внимательным взглядом, следящим, кажется, за каждым случайным движением гостя. "ну и пускай", - думает княжич, снимая походную сумку и верхнюю одежду, чтобы не потонуть в жаре шатра окончательно. - он сам тоже умеет въедливо пялиться, почти не моргая. его даже почти не волнует тот факт, отчего он так скоро сменил своё к южанину настроение.  возможно, всё дело в том, как барон говорит - этот ровный и убедительный тон способен, наверное, и мёртвого заставить встать и идти, - а, быть может, андерс просто очень замёрз и устал, поэтому не в силах противиться. только сев и расслабившись он, наконец, понимает каким мучительно долгим был этот день.

[indent] но не настолько, чтобы начать дремать, едва поддавшись такому гостеприимству.

[indent] он оживлённо вертит всклокоченной головой, разглядывая предметы вокруг с каким-то особенным восторгом во взгляде. теперь, когда ему стало на порядок комфортнее, княжич наконец понимает, что только что оказался в мире совершенно ином, никогда прежде ему не доступным - далёким до невоможности, как ему всегда казалось. о вещах, привезённых с югов, он мог только прочесть или услышать. за крепостные стены родного города ардонейских купцов редко пускали - его высочество откровенно их презирал, что в свою очередь пытался привить и своему младшему отпрыску тоже.

[indent] при всей своей прозорливости его отец обладал талантом ненавидеть всё то, что нарушает традиции.

[indent] возможно, именно это и стало причиной гибели всей его семьи.

[indent] андерс вздыхает и хмурится. сейчас не время скорбеть по умершим и перебирать в сознании все их ошибки - он, наконец, решается налить себе выпить, чтобы согреться и изнутри тоже, а так же позволить присохшему от волнения к нёбу языку развязаться. пробуя на ощупь покрывало ладонями он ловит себя на мысли о том, что даже подобная мелочь вызывает в нём любопытство - никогда прежде ему не доводилось дотрагиваться до подобного материала. в его руках была грубая шерсть и жесткие шкуры, а богато украшенные одежды остались давным-давно в прошлом, что он даже успел позабыть, каково это, быть одетым согласно своему социальному статусу. андерс ловит себя на мысли о том, что ему в самом деле интересно, насколько ласковой окажется ткань, из которой соткана одежда южанина. он смотрит в чём-то даже обиженным взглядом на расшитые чудным узором полы, покрывающие чужие колени, и  поспешно отводит глаза, понимая, что за ним всё так же следят.

[indent] вино, как ни странно, тоже удивляет его. кислые вина разлива стали для андерса вынужденной обыденностью, слегка сладковатое монастырское осталось далеко позади и вряд ли скоро подвернётся ему под руку. то, что предложил ему ардонейский барон, ни на что не похоже, и сравнивать его с каким бы то ни было известным андерсу напитком, всё равно, что опорочить своим невежеством каждый новый глоток. в какой-то момент ему начинает казаться, что в пряном привкусе сквозит железо - скверный, кровавый привкус.

[indent] но андерсу всё равно. не отрава, значит, пить можно.

[indent] его превосходительство, скорее всего, совершает большую ошибку тем, что терпит такого-то незнакомца под сводами личного убежища - никто не знает, сколько бед способен навлечь беглый княжич одним лишь своим появлением среди ни в чём не повинных людей, вечно из-за него всё идёт не по плану, - но в том, что поступки его благородны, равно как и помыслы, андерс сомневаться не смеет. любой другой отверг бы его в самом начале пути; ардонейский [ ублюдок, мошенник и душегуб, как о нём лестно отзывались благопристойные горожане ] делец счёл допустимым чужое присутствие, хотя андерс сам мог оказаться и шпионом, и вором, и наёмным убийцей.

[indent] но так или иначе барон доверяет ему - почти что нищему, иноверцу, незнакомому выходцу из чужих [ почти что всегда настроенных предосудительно ] земель, - и андерс не видит повода не отвечать ему взаимным доверием.

— [indent] от скуки, - как можно честнее признаётся он, улыбаясь поверх тары с вином. ни слова о том, что в городе остаётся человек, уже однажды поставивший его жизнь под удар, андерс не говорит. маловероятно, что барону будут интересны чужие проблемы. - с пришествием заморозков в этих краях особенно смотреть не на что. может, в ближайшем городе удастся нарваться на славную драку - всяко развлечение.

[indent] мотнув головой, он тянется за кувшином отработанным жестом человека, всегда подливающего с таким видом, словно выпивает воду, а не спиртное.

— [indent] мне просто не выдали лошадь, - андерс поводит плечом, как будто это какой-то пустяк, но именно этот пустяк задевает его сильнее всего. приосанивается, прикладывается к второй за вечер чаше, стараясь не придавать значение тому, что вино оказывается на пробу крепче, чем ожидалось. - вряд ли бы далеко смог уйти на своих двоих, буря бы добила меня раньше, чем я сумел приблизиться к лесу. но, быть может, вы, господин, наткнулись бы на мой труп по дороге. 

[indent] это не слишком забавно, но андерс всё равно зубоскалит, прикидывая, как в самом деле ему повезло оказаться именно здесь. что бы ни говорил троебожник - его боги мудры и терпеливы, а посему андерс сейчас не околевает под порывами морозного ветра, а тянет слегка подзатёкшие ладони к теплу, растирая друг о дружку пальцы.

[indent] рассказывать ему в целом нечего. андерс уверен, в жизни его превосходительства куда больше событий и впечатлений, чем у него самого, и по-настоящему удивить его будет непросто. он бы мог в красках описать ему, как хороши в сезон рассветов сады в аббатстве - вишни не так давно цвели особенно буйно, наполняя воздушным, почти ненавязчивым ароматом стены обители, а розы, каким-то чудом пережившие ранние заморозки, вызывали конкретно у андерса совсем детский восторг; или поведать жуткую легенду о том, что в местных лесах уже давно водятся оборотни [ сам он в это не особенно верит, но считает сказку о превращённых в волков заносчивых рыцарей довольно занятной ]; а может поделится тем, как нелестно о нём отзывались на недавней стоянке, только вот вряд ли сплетни придутся ардонейскому вашеству по душе. говорить о чём-то безрадостном [ и неизбежном, как склонны считать некоторые из духовников ] после подтверждения ряда церковных пророчеств как-то не хочется. тем более, что барон сам его пропросил не раскрывать рта на религиозные темы.

— [indent] а вы, господин, - не удостоив внимания ни один из задуманных вариантов, андерс вдруг решается заговорить о чём то вовсе неочевидном - о самом превосходительстве, наперёд зная, как сильно это может пошатнуть этикет. - вы вероятно слышали о том, что говорят про южан? будто бы очень давно они были золотыми людьми с драгоценными камнями заместо глаз. солнце обогрело их кожу, и она стала твёрдой и тёмной, а время скитаний среди песков лишило их практически всех драгоценностей, кроме гордости и красоты. но вместо крови у них всё равно жидкое золото, темнеющее практически сразу, стоит нанести им открытую рану. бессмысленно пытаться добыть из их крови драгоценный металл, но многие пытались. - он выпрямляется, доверительно улыбаясь, чтобы барон не подумал, что ему сейчас угрожают. - безумцы. безумнее разве что те, кто пытался превратить в сапфиры с агатами вырезанные с трупов несчастных глаза.

[indent] ему доводилось слышать великое множество версий подобных легенд. про свой народ у него тоже есть, что рассказать, но андерс про это как-то особо не думает. он молча зеркалит этот чёрный, почти обсидиановый взгляд, то и дело вспыхивающий недобрым огнём, и поспешно отворачивается, чувствуя как его прошибает нездоровый озноб.

[indent] вряд ли это скроется от прозорливости его превосходительства.
[indent] пускай уж лучше думает, что он блаженен настолько, что его способны смутить только что сказанные слова, нежели о том, что андерс в самом деле задумал причинить ему вред.

Отредактировано Anders de Jonge (2020-05-17 09:59:22)

+3

7

история не сходится. швы очевидной лжи, прошитой на скорую руку, расползаются. это кажется даже забавным.

тьяго подпирает кулаком щеку, упираясь локтем в подушки и глядя на юношу, представившегося ксандром. и, оказывается, полноценным-то священнослужителем не являющегося.

не исповедовался и к лучшему. интересно.

может быть. а может и нет. мало ли таких юнцов погибает на обочинах дорог, сбежав от суровой жизни в аббатстве, надеющихся на лучший исход. ксандру повезло столкнуться с ним. другим таким обычно везет меньше. впрочем, это тоже еще спорный вопрос. тьяго ведь может сделать с ним все, что угодно.

а мальчику-недомонашку и невдомек.

— ксандр, значит, — повторяет тьяго его имя вслух. — ты ведь просто сбежал, не пройдя постриг. я верно понимаю?

тьяго сам — мастер в вопросах заговаривания зубов. и раскусить неискушенного лжеца для него не такая уж большая проблема. ксандр может говорить с абсолютной уверенностью, не моргнув и глазом. но тьяго не пропустит ни единой несостыковки мимо своего внимания. не цепляясь так, за мелочи, он бы, скорее всего, просто не выжил.

естественно, не прошедшему постриг мальчишке не выделили бы лошадь. монашество не бедствует, но и своими благами на абы кого не разменивается. тьяго в монашестве видит тех же торгашей, только торгуют они буквально воздухом. нет более алчного создания, чем священнослужитель, в этом он уверен. смерть же подобной чепухи не требует. она просто забирает свое, когда приходит время. не больше, и не меньше.

тьяго делает еще несколько глотков своего разбавленного вина, конечно, отмечая, как лихо на него налегает этот внезапный гость его каравана. кажется, еще чуть-чуть и язык совсем развяжется.

не то чтобы сейчас это уже имело значение. ведь тьяго уверен — он ксандра уже раскусил. слишком быстро, чтобы не успеть заскучать.

даже если мальчишку разыскивают, он действительно может подохнуть, подобно собаке, у ближайшей обочины. сам виноват, что сбежал. мог наткнуться на разбойников. мог окоченеть до смерти, не успев добраться до темноты куда-то, где хоть немного теплее. мог не уметь просто разводить огонь и, тем более, охотиться, чтобы обеспечить себя теплом и пропитанием.

тьяго может сделать с ним абсолютно все, что ему заблагорассудится. он даже пискнуть не сможет. тьяго, скорее всего, сильнее. а за стенами шатра — его личная охрана. о нем назавтра уже никто здесь даже не вспомнит, если он вздумает попробовать брыкаться. а те, кто вспомнят, только зубоскалить станут — додумался тоже, глупый мальчишка, оставаться наедине с ардонейским душегубом и мужеложцем. с таким-то привлекательным невинным лицом.

другое дело, а хочет ли тьяго этого.

он может спокойно с этим юношей побеседовать, понять, что ничего занимательного больше не услышит. отпустить его с миром и забыть. отвяжется сам в ближайшем поселении, а если нет, то погонщики уж как-нибудь сами разберутся.
тьяго ведь обещал, что не сделает ничего, чего ксандр бы сам не захотел.
сегодня.

понятия благородства и верности своему слову для тьяго совсем размыты. он, все-таки, не потомственный дворянин какой-нибудь, которым честь впивается в зад и прижигает, как случайный горячий уголек.

— я много каких баек слышал, — кивает тьяго. и, отставляя чарку с недопитым вином, выпрямляется. садится, складывая перед собой ноги, поводит плечами, разминая спину. — но на моей родине даже малым детям рассказывают сказки страшнее того, о чем вы судачите здесь. например, об оборотнях, живущих вдоль дорог и охотящихся на путников. они постоянно меняются. они могут принять форму того, о чем ты больше всего мечтаешь.

тьяго всем корпусом подается вперед. вроде как поближе к тлеющим, еще теплым, углям. на самом деле — к ксандру. и говорить продолжает гораздо тише.

— может, скаковой лошади. может, молодой прекрасной женщины, — тьяго, на момент замолкая, запускает ладонь в свои волосы, чтобы откинуть их со лба легким движением. — а может, привлекательного мужчины, — он снова делает паузу, немигающим взглядом смотря на ксандра. — путников эти чудовища пожирают, заманив к себе в логово. сейчас звучит не страшно, но когда я слушал о них в детстве, все боялся, что один такой оборотень когда-нибудь похитит и меня.

на самом деле, тьяго не боялся ничего. его взбудораживали такие сказки. он, наоборот, хотел лицом к лицу столкнуться с чудовищами. лишь бы переиграть их. лишь бы уничтожить.
хотел.
ровно до тех пор, пока не осознал, что сам превращается в то, с чем так мечтал встретиться. в обольстительное чудовище, готовое откусить голову в любой момент.

— только не все, о чем говорят, правда, — добавляет тьяго. — в моей крови нет никакого золота.

он просто может проглотить, не подавившись.

тьяго легким движением вытягивает верный стилет. раскрывает перед ксандром ладонь, глядя на него все также пристально. затем заточенным кончиком стилета быстро проводит поперек ладони. неглубоко рассекает собственную плоть, выпуская наружу совершенно обычную кровь. не золотую. не голубую. не ясно, зачем.
от боли он только на короткий момент напрягается.

— видишь? — он едва заметно ухмыляется, сжимает кулак, вытирает стилет о ближайшую подушку и прячет его обратно. — твоя история — чепуха. моя — тоже. мы обменялись сказками, но так ничего ценного и не приобрели.

напугать ксандра кровопусканием тьяго не пытается. ему просто интересно наблюдать за тем, как он реагирует. потому что за один недолгий вечер тьяго уже отметил несколько долгих взглядов с его стороны. замечал, как резко юноша отводил глаза, словно спохватившись. и когда в последний раз он был кому-то настолько любопытен, дело завершилось в постели.

тьяго снова раскрывает окровавленную ладонь. смотрит на темную размазанную кровь. и, словно ни в чем не бывало, поднимает чарку с вином.

— за то, чтобы сказки оставались сказками, — говорит он, прежде чем сделать глоток.

+3

8

[indent] андерс, привыкший всем с ним не знакомым рассказывать о том, кто он таков [ «таковым» по большей части и не являясь ], наперёд не ждёт, что ардонеец с ходу поверит только что сказанному. человека с такой внутренней мощью нелегко провести. вот так, наверное, и должен выглядеть государь. высоченный, холёный, без тени усталости на омрачённом дорогой лице. со взглядом, мерцающим дьявольским блеском. с непринуждённостью в голосе, звучащим одновременно так, что внутренности болезненно сводит, и хочется скрыться как можно скорее, даже если ничего не успел натворить. с какой-то нечеловеческой силой, сквозящей в каждом случайном движении. андерс не пожимал его руки, но готов сиюминутно поклясться в том, что эти руки способны скрутить его узлом, точно тряпичную куклу, ни капли при этом не притомившись.

[indent] и, зная об этом, всё равно спешит ему возразить.

— [indent]  нет, мой господин, - говорит андерс, не стараясь как-то смягчить свой вызывающий тон. - меня отпустили. в наших краях не так уж и много готовых пуститься в путешествие праведников. ещё меньше тех, кто не боится пророчеств. - княжич смотрит ему прямо в глаза, подозревая, что не сумеет долго вынести этот взгляд. - я не боюсь.

[indent] несмотря на всё это бахвальство, из андерса бы вышел скверный правитель. в нём нет ничего, что может заставить людей пойти за собой. ни роста, ни стати, ни зычного голоса, ни пленяющей с пол-оборота царственной красоты. отец, хоть и был не особо привлекательным внешне, всегда имел эту странную, непостижимую умом его младшего сына хватку, умение держать простонародье в узде. его не любили - это откровенно читалось практически в воздухе, - но уважали. боялись. с чего теперь им бояться выскочку и пьяницу, не умеющего держать языка за зубами? андерс безрассуден - странно, что кто-то смеет приписывать данное качество в добродетелям, - чересчур ведом, да и к тому же отъявленный лгун. о том, что ему сейчас ни капли не страшно, андерс, конечно, соврал.

[indent] но если он не планирует закончить свою авантюру где-то на обочине тракта, обдуваемый всеми ветрами, ему стоит быть немногим честнее с бароном. ведь его превосходительству в отличие от бродячих артистов, с которыми андерс успел немало сдружиться, есть, что терять и чем дорожить. он и так оказал княжичу огромную услугу и, верно, за неё придётся платить.

[indent] он вздыхает, искоса поглядывая на собеседника. бездумно скользит взглядом от одного предмета к другому, тщательно подбирая слова. и когда, наконец, поднимает глаза, старается говорить как можно ровней и спокойнее.

—  [indent] мне нужно было уехать, - андерс начинает с наиочевиднейшей вещи, о которой его превосходительство наверняка уже сам успел догадаться. — чем скорее - тем лучше.

[indent] он мешкает, но всего на секунду, прежде чем продолжить.

—  [indent] в городе остался один человек, способный мне... навредить. может быть даже прикончить. однажды его случайность едва не стоила мне моей жизни, и, боюсь, вторую такую мне не пережить.

[indent] княжич, сумрачно улыбнувшись, снова вздыхает, глубже и надсаднее - подобные слова в адрес того, кого некогда звал своим другом, даются ему с огромным трудом. дальнейший рассказ он держит, вдумчиво перекатывая между пальцев можжевеловые бусины чёток, стараясь себя успокоить и не позволить отвлечься на что-то ещё.

—  [indent] мне пришлось жить с ним, как в западне. держаться так, словно я слепой и глухой, и отчаянно нуждаюсь в том, чтобы обо мне кто-то заботился. точно я немощный, - андерс мрачно кривится, вспоминая дни, проведённые под неустанным присмотром, и его голос начинает звучать с неприкрытой обидой. - я не знаю, чего он хотел. может, выжидал. хотел втереться в доверие. доказать свою безобидность. может, просто хотел убить, но для начала взять измором - только богам ведомо, что на уме у подобных людей.

[indent] андерс кивает, подтверждая тем самым только что сказанное и благодарно улыбаясь барону.

—  [indent] но я безмерно признателен вам, мой господин, за то, что позволили уйти вместе с вами.

[indent] этого на его взгляд будет достаточно, чтобы подогреть интерес ардонейца к тому, что же это за человек-то такой, способный навредить простому монаху. и чтобы, наконец, стать немного честнее и перед собой в том числе. всё это время, проведённое с йованом, он не верил ни одному его слову. он стал подозрительней, отчуждённее. злее. андерс мог молчать целыми днями, игнорируя примитивные просьбы, действительно прикинувшись для старого друга глухим. они ссорились и раньше, но андерс был молод и глуп, и предпочитал ребячески «дуться» на старого друга из-за какой-нибудь несущественной мелочи.

[indent] теперь, будучи взрослым мужчиной, княжич уже мог уверенно отделять зёрна от плевел. и понять, наконец, как сильно он всё это время был зол на йована.

[indent] настолько, что даже если ему только что довелось его оклеветать перед лицом чужеземца, он не станет за это испытывать мук совести.

[indent] совесть для андерса довольно странная штука. множество раз он потворствовал, но ещё больше - шёл наперекор, будто бы пытаясь изведать пределы вбитых в его светлую голову традиций благородного рода. всё, за что ему полагалось схлопотать карой небесной, ограничивалось лишь выволочкой. чаще от матери, болезненной и миниатюрной женщины, беспрестанно давившей на совесть. реже от отца, нависавшим над ним всякий раз грозовой тучей. ни ту, ни другого андерс со временем выучился не бояться. в какой-то момент - презирать. совесть, так тщательно прививаемая его августейшими высочествами, точно экзотический цветочный привой к чужеродному стеблю, в конце концов совсем отмерла. увяла, не пережив первой зимы в ледяных стенах аббатства, куда его очевидно отправили умирать.

[indent] тогда андерс решил для себя, что выучится совершенно иной морали. благо, пример всегда был перед ним в лице настоятелей и послушников.

[indent] до сих самых пор княжич всё ещё учится, собирая с достойных на его взгляд людей только самые лучшие качества.

[indent] наверняка после того, как его с ардонейским бароном пути разойдутся, андрес заберёт с собой эту его стальную уверенность - во взгляде, в движении, в голосе, в жестах. и ему придётся серьёзно над собой потрудиться, дабы выдрессироваться должным образом, чтобы в какой-то момент начать походить на него.

[indent] ведь когда княжич, чрезмерно погрузившийся в тяжёлые мысли, поднимает глаза, то едва не отшатывается - так близко рядом с ним оказывается чужое лицо, что наклонись он не глядя вперёд, они бы обязательно столкнулись лбами друг с другом. однако похоже барона, с каким-то змеиным коварством склонившимся над ним, это ничуть не смущает. андерсу это не очень-то нравится. он чуть сдвигается в сторону, предупредительно складывая крест-накрест руки на груди. смотрит на южанина исподлобья, дослушивая рассказ о причудливых существах с его родины, но во взгляде нет ни капли враждебности. скорее всё тот же не проходящий испуг, который заглушить сложно даже спокойным голосом его превосходительства и второй допитой тарой крепчайшего вина. возможно, что ему просто полагается отдых, и когда он завтра откроет глаза на рассвете, этого гнетущего, неприятного чувства при нём не будет в помине.

[indent] возможно, что и не стоит быть к его превосходительству излишне суровым. он ведь ему обещал, что бояться его бессмысленно.

— [indent] в самом деле? - андерс не притворствует, когда оживлённо задаётся этим вопросом. ему действительно интересна эта история, не записанная ни в одной из тех книг, что ему доводилось читать. - про местных чудовищ тоже чего только не говорят. вон, впереди дорога лежит через лес. каких там только тварей не водится. и рыцари-оборотни, и злобные ведьмы, и волшебные птицы, и...

[indent] он не договаривает, изумлённо замирая и ловя взглядом сверкнувшее в руке барона оружие. мысль о том, что его, возможно, в эту секунду может смертельно ранить человек, которому он только-только доверился, даже не успевает толком сформироваться, как на ладони южанина расползается алая клякса. андерс недоверчиво моргает несколько раз, прежде чем удостовериться, что это всё происходит в действительности.

— [indent] да, господин, - немного заторможенно отзывается андерс, на заданный ему бароном вопрос. и добавляет уже почти что бездумно: - но не все истории лгут. в тех, где воспевается невозможная красота южных народов, каждое слово - чистая правда.

[indent] сдаётся ему, что пора завязывать с выпивкой. и без того не хозяин своему языку, андерс рискует начать болтать без умолку, а это зачастую оказывается лишним в компании даже самого терпеливого. испытывать терпение его превосходительства он явно не хочет. но ничего не может поделать с собой, когда барон вынуждает его отсалютовать в ответ на тост - андерс едва подавляет смешок, подумывая, как всё славно складывается.

— [indent] жалею о том, что я не бард, мой господин, - утерев большим пальцем губы после вина, как бы между прочим замечает андерс, первым прерывая затянувшееся молчание. - нас в семинарии красиво говорить не учили. главное - это грамоту знать. без неё особенно не перескажешь, что же в самом деле в священных текстах рассказано тем, кто вообще грамоте не обучен.

[indent] он кривится в саркастичной гримасе, прежде чем оставить чарку к кувшину с твёрдым намерением больше спиртному сегодня не притрагиваться.

— [indent] если я вдруг утомил вас, мой господин, то знайте, что это не со зла, - добавляет он, гораздо серьёзнее.

+2

9

тьяго самодовольно улыбается, слегка запрокидывая голову. ксандр снова упоминает южную красоту. по сути, делает комплименты самому тьяго. а ведь ни одному мужчине не придет в голову оценивать красоту другого мужчины. статус, силу, достаток — да. красоту — нет. конечно, если сам он никогда не задумывался о близости, пусть даже мимолетно, с другим мужчиной.

— окажись ты бардом, воспел бы мою красоту? — спрашивает тьяго.

ему это, конечно, льстит. ему прекрасно известно, как он выглядит, но лишнее упоминание никогда не помешает. особенно, когда исходит оно от такого юноши.

многим остальным словам которого он совершенно не верит.

точнее, он понимает — доля правды должна быть. иначе он не говорил бы так складно. тьяго в том, что касается лжи, разбирается замечательно. по большому счету, ему все равно. мальчишка отделится от них и забудется.
но если он вдруг бежит от кого-то опасного, тьяго нужно об этом узнать. под его ответственностью слишком много людей в этом караване. не то чтобы беззащитных, но не искушенных в постоянных сражениях.

тьяго поднимается, чтобы найти отрез ткани, которым можно перевязать руку. края пореза начинают побаливать, он не хочет на это отвлекаться.

по-хорошему, тьяго следовало бы выгнать мальчишку. из шатра, от своего каравана. стоило только рассказать ему об угрозе. тьяго не добрый кочевник, готовый приютить любого беглеца. у него интересы каравана на первом месте.
но он решает, что, прежде чем это сделать, попробует выяснить больше подробностей.

возможно, даже не без удовольствия для себя.

тьяго перематывает ладонь, возвращается на свое место. устраивается так, чтобы оказаться еще ближе к ксандру.

— вы здесь, на разливе, тоже по-своему интересны, — говорит тьяго. — нет, ты меня совсем не утомил. наоборот. знаешь, окажись я художником, я написал бы твой портрет.

и он протягивает руку, чтобы костяшками пальцев почти невесомо провести по скуле ксандра. его взгляд же от глаз мальчишки опускается к губам. тьяго знает, что он делает. он ни на мгновение не давит — сейчас — физически. прикасается настолько деликатно, насколько это вообще возможно.

— я выбрал бы самый мягкий пшеничный оттенок, — продолжает он, отнимая руку от кожи ксандра и поднимая глаза к глазам, — чтобы изобразить твои волосы. самыми легкими мазками обозначил этот румянец на твоих щеках. но, увы. такими умениями я не наделен.

тьяго выпрямляется, подливает себе еще немного вина. выпивает, глядя прямо на ксандра. он прекрасно знает, что делает.

— тот человек, о котором ты говорил, — тон тьяго становится чуть более серьезным. — что ты ему сделал? обрюхатил жену? обесчестил сына? мне хотелось бы знать, не соберет ли он за тобой погоню.

он покачивает перед собой чаркой с вином, больше к нему не прикасаясь. тьяго предпочитает делать вид, будто пьян, а не оказываться опьяненным на самом деле. так гораздо проще восприниматься окружающими людьми. они больше расслабляются, когда не воспринимают всерьез его, пьяного или в целом легкомысленного.

впрочем, ксандру он вряд ли позволит рядом с собой действительно расслабиться.

— и я хочу, чтобы ты понял кое-что еще, ксандр, — добавляет тьяго. — как бы мы с тобой сейчас не беседовали, — он делает акцент на последнее слово. совсем, конечно, без намеков, — я не стану тебя защищать, если за тобой погонятся. я тебя выдам сразу. ты не под моей ответственностью.

это и так должно быть очевидно. но тьяго решает, что имеет смысл прояснить момент. до того, как он скажет или сделает что-то еще. до того, как повернет "беседу" в иное русло.
можно хоть всю ночь разговаривать о сказках и путешествиях, попивая вино. или предложить ксандру отправиться восвояси, ведь подниматься снова с рассветом.

а можно пойти у самого себя на поводу. конечно, если он не ошибается сейчас. в противном случае мальчишку, во избежание лишних сутолок, стоит действительно оставить у обочины.
в рядах его наемников верящих в круг предостаточно. одно дело его превосходительству проявлять интерес к посторонним, рабам или слугам. совсем другое — к юноше-священнослужителю. и пусть он в глазах тьяго уже оказался лжецом, простые рабочие этого могут не уловить. ему не нужны лишние смуты.

лучше подстелить себе соломки, чтобы не настроить против себя тех, кому он платит. опять же, они — не рабы, которым можно просто взять и поотрезать языки.
или пальцы. или уши. или мужское достоинство. у тьяго было много времени для калечащих практик в отношении своей личной собственности. и мало других развлечений, которыми он бы еще не пресытился за годы распутства.

— какая жалость, — говорит тьяго, снова расплываясь в неровной улыбке, теряя всю серьезность, — что ты решил посвятить свою жизнь служению. такие губы, как твои, созданы для поцелуев, а не для проповедей.

и он снова принимает полулежачее положение. упирается локтем в подушки, подпирает кулаком щеку, сгибает одну ногу в колене, вытягивая вторую. пора прекращать ходить вокруг да около. тьяго не планировал проводить ночь с кем-то. но он редко когда ошибается в людях, слишком цепляясь к деталям.

он смотрит на ксандра прямо, не отводя взгляда и не мигая. бездумно перебирает в пальцах конец пояса своего халата.

— не хочешь переместиться ко мне ближе? — спрашивает тьяго.

так, словно действительно ничего не сделает, если ксандр откажется. словно он и правда человек слова.

+2

10

— [indent]  да, господин, - мимолётно улыбается андерс, почти не смущаясь от каверзности вопроса. - но, к сожалению, боги не наделили меня даже голосом, не то что талантом стихосложения.

[indent] своими мыслями о западне княжич в чём-то оказывается прав. нет, это не та ловушка, в которую загоняют дичь на охоте, дабы замучить до смерти в силках. и отнюдь не капкан, перемалывающий своими железными челюстями мягкие ткани и сухожилия, дробящий кости, давящий из ещё живого, безнадёжно дёргающегося в попытках вывернуться из кошмарных тисков, тела алую кровь. не клетка с железными прутьями. не дыба для пыток, с проржавевшими от регулярно их омывающих крови и пота, тяжёлыми наручами.

[indent] стоило тяжёлому пологу за его спиной опуститься, как андерс оказался в добровольном плену, жестами и разговорами лишь усугубляя своё положение. не этого он ожидал изначально, переступая порог со смутной тревогой на сердце, но и не этому в его природе противиться. ардонеец слишком умело расставляет сети, чтобы у андерса был хоть какой-то шанс их избежать. очаровывает настолько, что даже строгий его въедливый взгляд не кажется чем-то ужасным. чем-то таким, чего он не в состоянии выдержать дольше, чем пару мгновений. в конце концов, на ловца и зверь бежит, - эта прописная истина известна даже малым детям, не то что.

[indent] когда его превосходительство поднимается на ноги, андерс по ошибке решает, что это - конец, и ему пора уходить. сам он бы добровольно шатра не покинул, настолько сильно ему удалось свыкнуться с умиротворяющей обстановкой внутри, что мысль о бушующим за стенами морозе кажется просто чудовищной. но ежели южанин сию секунду ему укажет на дверь, ему ничего не останется, кроме как покорно опустить голову и повиноваться. к счастью, этого не случается, и андерс уже без стеснения чутко следящий за каждым движением его ардонейского превосходительства, невольно чувствует стыд за то, что вынудил барона себе навредить.

[indent] едва ли у него был шанс как-то на то повлиять, но беспомощность вовсе не умаляет его спонтанной вины.

[indent] откровенная речь барона заставляет андерса слегка поднапрячься, снова свести брови к переносице, так, словно он в первый раз оказывается перед лицом искушения и вовсе не знает, как действовать дальше. священичий сан вовсе не созвучен с благопристойностью - и многие об этом осведомлены более чем, - андерс же в свою очередь просто теряется, пока ещё не понимая, что в самом деле означают эти слова. но прикосновение, которым его превосходительство награждает княжича, мгновенно развевает любые сомнения. он не единственный на многие мили вокруг из тех, кто в состоянии разглядеть в мужчине нечто большее, нежели инструмент для проявления доблести и завоеваний. с такой выверенной нежностью, как у барона, касаются приглянувшейся девы, но никак не простого, ничем не привлекательного внешне монаха.

[indent] и хоть этого андерс всеми силами старается не показывать, он доволен собой. впрочем того, что на этот раз он не отшатывается от барона, вновь нарушившего границы дозволенного, достаточно, чтобы понять, насколько он терпелив к проявлениям такого рода знаков внимания. настолько, что даже не опускает глаз, покуда южанин возвращает все не так давно ему адресованные любезные речи. и делает это так умело, что безнадёжно млеет, тянется за ним, как зачарованный.

[indent] всё это напоминает ему недавний рассказ, тот самый, про оборотней и наложенных ими на случайных жертв заклинаний. только вот подобных существ нет на свете. а его превосходительство настоящий, из плоти и крови, не мираж и не сказка, рассказанная перед сном.

[indent] достаточно протянуть руку и дотронуться в ответ, чтобы убедиться в том, насколько реален этот змей ардонейский.

[indent] но андерс не позволяет себе подобной распущенности, занимает руки уже вошедшим в привычку вдумчивым перекатыванием бусин между ставших непослушными пальцев. снова задумывается так глубоко, что слова барона действуют на княжича отрезвляюще, мигом заставляя затуманенный разум работать.

[indent] он пожимает плечами, выражая тем самым искреннее незнание того, что он успел натворить, раз уж по его душу организована вялотекущая, но всё же охота. 

—  [indent] это только мне предстоит узнать, мой господин. мы с детства были друзьями. в юношестве я был отправлен в обитель, с тех пор мы мало виделись с ним, - андерс отводит взгляд, припоминая, как на самом деле развивались события после того, как он насильно был сослан в аббатство. из всех стражников, что были приставлены к нему для того, чтобы княжич в один прекрасный день не сбежал из-под сводчатых стен, йован меньше всего уделял внимания конвоированию. только сейчас это кажется андерсу ненормальным. ведь он всегда был лоялен его отцу и все наказания выполнял с присущим ему прилежанием. - не так давно наши пути снова сошлись. и тогда он допустил ошибку, едва не стоявшую мне жизни, - княжич едва заметно морщится, вспоминая тот день разлуки с бродячим театром. - с тех самых пор он не отпускал меня ни на шаг от себя. говорил, что хочет сберечь, но…  мой долг - это двигаться дальше, проливать свет просвещения тем, кто бродит в потёмках, а не трусливо отсиживаться возле камина, в страхе, что суровые зимы меня могут убить.

[indent] почувствовав, как ему неуютно от подобного рода исповеди, он слегка встряхивается, как птица после дождя, прячет руки в складках одежды, дабы те не тянулись к спиртному. пускай его превосходительство великодушен и гостеприимен почти наравне со святыми, злоупотреблять его гостеприимством крайне дурной тон, и выросший среди благородных людей андерс прекрасно об этом знает.

— [indent]  возможно, у него просто характер преступника, - он снова пожимает плечами. - но я его не в силах судить. все достойны спасения, так или иначе, и если он осознанно намеревается причинить кому бы то ни было вред, значит, таков его путь.

[indent] то, что говорит ему ардонеец, андерс принимает со смиренным спокойствием. большего он и требовать не смеет, ему достаточно, что барон позволил с ним путешествовать, остальное, увы, далеко не его забота. и не в его обязанностях впрягаться за незнакомых бродяжек.

— [indent]  да, господин, - княжич послушно кивает, встречаясь с собеседником взглядом. - вам не о чем беспокоиться. это бремя - моё, и нести его мне.

[indent] он делает паузу, размеренно и глубоко дышит, прислушиваясь к собственным мыслям, прежде чем осторожно добавить:

—  [indent] вряд ли ему придёт в голову погнаться за вами, мой господин. в прошлый раз нас свёл случай, никто меня не искал. я буду молиться за то, чтобы случай этот не коснулся вас никогда.

[indent] улыбаясь, княжич не знает, в самом деле ли уверен он в том, что сейчас говорит.

[indent] в следующее мгновение он в замешательстве с того, не ослышался ли.

[indent] его превосходительство проходит по кромке обоюдоострого лезвия, говоря андерсу такие слова. возможно всё дело в том, что мужчина пьян и бредит - этот смягчившийся, почти утративший бдительность взгляд, и елейную улыбку он запомнит надолго, - а, может быть, действительно думает так, не преследуя цели как-то подкупить охочего до мужского внимания княжича. он смотрит в ответ долго и пристально, точно пытаясь прочесть в глазах собеседника правду, ту самую, скрытую внутри твёрдых костей головы. неосознанно придвигается ближе за пару мгновений до озвученного бароном вопроса. проводит недоверчивым взглядом каждое его движение, настолько плавное и лёгкое, насколько вообще позволительно человеку. удивительному и зачаровывающему, такому непостижимому, что андерса словно подталкивает к нему какой-то невидимой силой.

[indent] он не произносит ни слова, когда оказывается совсем рядом и осторожным жестом, так, словно берёт в руки раскалённый добела прут, притягивает к себе раненую ладонь южанина. кожа под пальцами оказывается едва грубее шёлка, тёплая, совсем не похожая на кожу человека, который всю жизнь трудится своими руками. княжич неосознанно сравнивает это ласковое прикосновение со своей грубой ладонью, обветренной и жёсткой, с мозолями от постоянной писанины за время учёбы и работы в саду. ему кажется оскорбительным, что он сейчас делает, оскорбительным прежде всего по отношению к ардонейцу - не таких рук он достоин.

[indent] недавний порез всё так же кровит в момент, когда андерс почти невесомо проводит вдоль него большим пальцем, наклоняется, чтобы так же деликатно прижаться губами к свежей стигмате. он задерживается всего на секунду, успев почувствовать пряный запах крови, всё так же бережно поворачивает ладонь к себе тыльной стороной, чтобы пересчитать нежными, полными благодарности поцелуями костяшки пальцев. целовать такую кожу всё равно, что касаться губами самой изысканной ткани, и от этого у и без того восторженного княжича попросту голова кругом.

[indent] теперь-то уж точно его вышвырнут на улицу, а наутро оставят посреди дороги в назидание.

[indent] только вот барон не сдвигается с места и даже не отталкивает его от себя, тем самым совершая большую ошибку. потому что андерс, почувствовав вседозволенность, склоняется к нему так низко, что почти соприкасается кончиком носа с носом южанина. с такого расстояния его лицо кажется ещё совершеннее, и княжич просто замирает, бесстыдно любуясь его превосходительством.

—  [indent] до тех пор пока я не поклялся в безоговорочной верности великому кругу, я волен делать всё, что заблагорассудится, мой господин, - наконец заговорщически произносит он, стараясь говорить как можно тише. о том, что за стенами шатра прогуливается стража, андерс не успевает забыть. и пускай предыдущие разговоры были безобидными и пространными, существуют слова, не предназначенные для чужих ушей.

[indent] как и вещи, не предназначенные для чужих глаз.

[indent] он не пьян настолько, чтобы безрассудно совершать непоправимые глупости одну за другой, а наутро делать вид, что не помнит, как так получилось, не то что имени того, с кем очнулся в одной постели. поэтому прежде чем коснуться чужих губ с поцелуем, ему приходится немало собраться с духом, стиснуть кулаки почти что до ноющей боли и заодно проститься со своей жалкой жизнью - в том, что ардонеец успеет выхватить стилет быстрее, чем княжич отпрянет в сторону от оружия, он ни на мгновение не сомневается. но опасения по всей видимости выходят напрасными, и андерс, ещё не успев отстраниться, приникает к губам сильнее, оставляя на них бережный, почти целомудренный поцелуй.

[indent] и будь его жизнь чем-то более ценным, нежели просто чередой по большей части бессмысленных, пустых событий, то этот поступок наверняка был бы занесён в книгу пророчеств. тех самых, означающих начало конца.

Отредактировано Anders de Jonge (2020-05-19 01:59:50)

+2

11

и все-таки тьяго не ошибается.

ксандр покорно перемещается ближе к нему, касается легкими поцелуями руки, наклоняется так близко, что его дыхание уже ощущается на губах. это тешит самолюбие тьяго. очередная маленькая победа. замечательно. великолепно. губы ксандра наконец накрывают его собственные. тьяго прикрывает глаза, отвечает на поцелуй также мягко, не торопясь углублять, еще только пробуя на вкус. как с первыми глотками хорошего вина, спешить куда-то не стоит.

он прикладывает ладонь к щеке ксандра, такой на удивление мягкой и практически лишенной жесткой щетины. поглаживает подушечками пальцев его кожу, будто осторожно приручая к своим прикосновениям загнанное и перепуганное животное, которому все равно уже некуда бежать. ксандр сам попался в эту западню. тьяго действительно его ни к чему не принуждал, хотя мог бы. просто предложил, ощутив в нем то же, что ощущал в себе, кажется, всю жизнь.

эта ласка — награда за покорность.

тьяго приоткрывает рот, чтобы мягко мазнуть кончиком языка по губам ксандра. следом он открывает глаза и прекращает поцелуй, но не отодвигается, только заглядывает в глаза ксандра. лишь бы банально увидеть в них отражение собственного нарастающего желания. тягучего, томного, распространяющегося по всему телу медленно, не накрывая с головой, а захватывая постепенно. тьяго приподнимается, чтобы сменить положение, сесть напротив ксандра.

берет его руки в свои, водит большими пальцами по грубоватым ладоням. несомненно, жил ксандр не самой простой жизнью. закаленный, от работы на благо каравана не переломится и вряд ли будет кого-то стопорить в дороге.
даже если до самого рассвета останется здесь с тьяго.

четки — первое, что снимает тьяго с ксандра. они должны помогать собираться с мыслями, но прямо сейчас — это совсем не то, что им нужно. тьяго уверен — обоим. крупные бусины только отвлекут да помешают.

следом он тянет за конец пояса на своем халате, развязывает слабый узел. полы на груди расходятся, частично обнажая ее. тьяго снова берет руку ксандра в свою. ведет с раскрытой ладонью под ткань халата, вынуждая прикоснуться к коже у самого сердца, начинающего ускорять свой ритм.

мол, видишь? прямо сейчас оно так бьется из-за тебя.

тьяго встает на колени, расправляет плечи. полы халата окончательно расходятся. он неспешно и плавно освобождается от него, не разрывая зрительного контакта с ксандром. ткань соскальзывает по спине, переставая скрывать его тело. обнажая еще и шрамы на боку. тьяго протягивает руки к ксандру, чтобы взять его лицо в свои ладони и, уже наоборот наклоняясь к нему, прижимается губами к губам. и целует затянуто медленно, впитывая каждый вдох и выдох.

всего времени мира у них нет. но он все равно не спешит атаковать сразу. не стремится как можно скорей завалить ксандра на подушки дастархана, обнажить полностью и грубо взять на месте.

с тем, кому он не платит и кем не владеет, как имуществом, тьяго хочется заниматься любовью, а не просто удовлетворять свои низменные и для многих отвратительные потребности.

его ладони опускаются на плечи ксандра. грубая ткань власяницы колется и раздражает. ему кажется это настоящей глупостью — облачать себя в такую одежду, абсолютно недружелюбную к коже. тьяго прекрасно известно, что даже такую ткань можно обработать и как-то облагородить. он в жизни таким не занимался самолично, но ткани наравне с опием, все-таки дело его жизни.
сознательно носить неудобные вещи, отказываться от многих благ, связывать себя с несуществующими [ по мнению тьяго ] силами — глупо. особенно для молодого человека, перед которым жизнь только открывается.

это, конечно, не его дело. но и скрывать свое отношение к отвратительному одеянию тьяго не собирается. он морщится, покачивает головой. так дело не пойдет.

— давай избавим тебя от этого бремени на сегодня, — говорит тьяго тихо.

ему не хочется больше касаться этой грубой ткани, но еще больше не хочется видеть ксандра в этом облачении сейчас, когда при неровном свете свечей они оказались настолько близко. поэтому он первым сгребает пальцами ткань аскетской рубашки на его боках, тянет ее вверх. был бы очаг разожжен, он еретически смял бы власяницу и отправил бы в огонь.

стоит монашескому облачению оказаться в стороне, тяьго замирает, чтобы рассмотреть ксандра еще внимательнее. насладиться тем, что видит, объять своим взглядом, неровно выдохнуть. ему нравится. тьяго умеет ценить любую красоту, но рельефы мужского тела всегда волновали его сильнее. женщина, едва обнажившись, не способна сразу заставить разгореться пламени вожделения внутри него. с женщинами, чтобы возбудиться, ему нужно прилагать больше усилий.

сейчас, глядя на ксандра, он уже чувствует, как жар начинает скапливаться внизу живота. жажда обладать им нарастает. но существует и не меньшая — прикасаться, обводить языком, покрывать каждый участок его тела поцелуями. и чувствовать, как он будет плавиться под ним в порочном удовольствии.

возможность заставить человека потерять голову, выгибаться, извиваться и не сдерживать стонов — настоящее искусство манипуляции, по мнению тьяго. ему нравится чувствовать свою власть в постели. улавливать эти моменты, когда желания начинают преобладать над разумом.
моменты, когда кажется, что ради него человек не отказался бы и умереть, совершенно добровольно.

тьяго почти бережно берет ксандра за руку, чтобы в следующий момент разлечься на подушках и увлечь его за собой. оказаться совсем рядом, лицом к лицу, ощутить жар его тела, еще даже в него не вжавшись. он деликатно оглаживает ребра ксандра, скользит прикосновениями по груди и плечам, губами снова находит губы. но целует на этот раз уже с большим напором, давая понять — одними лишь прикосновениями, граничащими с нежностью, он не удовлетворится.

он короткими поцелуями покрывает подбородок ксандра. ведет влажную дорожку кончиком языка по горлу до впадинки между ключиц. перемещает одну руку на его спину, чтобы пробежаться пальцами по позвоночнику. спускается поцелуями до груди, коленом раздвигает ноги, лишь бы теснее прижаться, переплестись по-змеиному.

ему до исступления жарко и уже тесно оставаться даже в широких штанах, не сковывающих движений. потому что даже самая нежная ткань становится лишней, когда от порочного извращенного влечения становится все тяжелее дышать.

и тьяго тонет, хотя сам еще этого не осознает.

+2

12

[indent] при всей своей прозорливости его превосходительство всё же оказывается неправ. но лишь в одном: в момент, когда по ошибке счёл, что андерс угодил в немилость своих богов, раз уж здесь оказался. тогда, звучащая сродни угрозе, фраза прошла мимо княжеского внимания - да и зачем концентрироваться на таких пустяках, если даже звучат они из уст иноверца. сейчас возвращаясь к ней мыслями, андерс снисходительно им улыбается. нужно быть не в себе, чтобы всерьёз считать, что сырой постоялый двор и близость к врагу лучше тёплого очага и ласковых объятий. но ардонеец верит в иное, и ему так заблуждаться простительно.

[indent] или же он знает что-то, что неведомо самому княжичу, и слова эти были о том, чтобы предупредить его о возможной опасности, позволить тогда развернуться и убраться подальше от нависшей над его головою беды. но андерс его не услышал. или попросту не захотел этого делать.

[indent] в конце концов в его жизни не так уж и много поводов для радости. всё время скитаться в страхе быть обнаруженным и разоблачённым, а после возможно убитым - так себе милость.

[indent] он старается как можно меньше думать об этом, равно как не забивать себе голову мыслями, отчего выбор барона вдруг остановился именно на нём. бледном, точно страдающем от затяжного недуга, с тусклым волосом, обветренной кожей и сухими губами. невзрачном, хоть и не нищенствующим, но явно выглядящим на фоне великолепия его превосходительства полупрозрачной сизой тенью, не достойной внимания. в мире этом достаточно по-настоящему красивых людей, улыбчивых и ярких, как весеннее солнце, а главное не тянущих за собой шлейфа из множества неприятностей, которых, в отличие от беззаботных красавцев, у опального княжича предостаточно. он не заслуживает подобной сердечности [ ему стоило отказать андерсу с самого начала, ведь теперь он не представляет, как будет жить дальше, зная, насколько сильно перед ардонейцем в долгу ], равно как и не достоин этих бережных поцелуев и отзеркаленных с удвоенной нежностью прикосновений. но отмахиваться от такого подарка судьбы - богохульно и глупо - и андерс подаётся навстречу, позволяя себе полностью раствориться в отведённом для них двоих времени.

[indent] руки южанина [ такие ласковые и одновременно властные ] - руки любовника, очевидно не созданные для того, чтобы причинять какой-либо вред. и андерс поэтому, никогда в жизни не расстающийся с обмотанной на кисть и запястье вервицей, покорно позволяет её с себя снять. этот жест отзывается в нём ещё большим волнением, нежели поцелуи, и он словно заворожённый наблюдает за тем, как бусины плавно перекатываются между изящными пальцами, прежде чем оказаться отложенными в сторону. дышать приходится в одну треть груди, чтобы ненароком не спугнуть этого наваждения.

[indent] без чёток он чувствует себя уязвимым. раскрывшимся, ещё даже не сбросив одежд.

[indent] ему кажется, что он в самом сердце мистерии. быть может происходящей немного в другом мире - декорации для андерса всё ещё чужеродны, но от этого по-своему захватывают дух, - но среди тех же приглушённых полутонов, запаха разогретого воска и неспешной пляски теней на стенах. среди таких же вкрадчивых взглядов, осторожных касаний и действий, передающихся друг другу словно по секрету.

[indent] на подобных таинствах не было места выходцам из ардонеи - их беспутство бы только омрачило священнодействие. андерс слышал немало нелестных слов об иноземцах с югов. их рисовали полузверьми - вечно праздными, жестокими, не знающими ничего о праведности. насильниками, готовыми обесчестить любого, вне зависимости от пола или социального статуса, опорочить всё, до чего дотянулись бы их алчные руки. чудовищами. но редкое чудовище позволит к себе прикоснуться вот так, дабы дать прочувствовать собственное сердцебиение. дать знать, что оно тоже живое и способно на чувства, пускай даже мимолётные [ андерс не вовсе дурак, чтобы не понимать, насколько безнадёжна их связь ], тающие, как сумрак с первыми лучами на рассвете.

[indent] сходство со святостью только усиливается, стоит барону обнажиться до пояса, и андерс слегка отшатывается, оторопев, чтобы вновь оказаться в чужих объятиях. выросшего в монастыре довольно сложно смутить мужской наготой, но княжич всё равно срезается точь-в-точь как тогда, утром. он не успевает запомнить всех деталей, прежде чем доверительно прикрыть веки и разрешить поцеловать себя снова. но мельком увиденного оказывается достаточно, чтобы на ум пришли фигуры воинов веры - высеченных из цельного камня, рослых и полных силы, застывшей в каждом изгибе исполинского тела. андерс мог часами стоять у подножья скульптур, невольно сравнивая себя и свою тщедушность с героями, застывшими в мраморе. в отличие от обработанных долотом идолов, тело южанина кажется отлитым из бронзы. ещё не остывшей, отдающей каким-то особым теплом, но способной обжечь, если держаться слишком долго и слишком крепко.

[indent] ожоги ему не страшны. сейчас андерс даже не пытается оглядываться на последствия, позволяя его превосходительству сотворять с собой всё, что тому заблагорассудится.

[indent] даже если он задумает как-то задеть его или ранить [ опасное лезвие всё ещё где-то рядом, напороться на него случайно или умышленно - сущий пустяк ], у андерса не так уж и много свободы на то, чтобы сопротивляться судьбе. здесь нет никого, кто смог бы его защитить.

[indent] но зато есть тот, кто способен ненадолго разделить его участь и позволить забыться. эта негаданная  участливость его превосходительства окончательно лишает княжича возможности мыслить здраво. разделявший ложе с простолюдинами и послушниками, но никогда прежде - со знатью, - андерс не знает наперёд, как себя повести. с одинаковой вероятностью ардонейцу могли быть предпочтительны те, кто притворяется, якобы не ведая, чего от них ждут, или же, наоборот, смелые и искушённые, готовые чуть что перехватить инициативу в свои умелые руки. однако он не медлит и покорно тянется следом, позволяя себя направлять. прижимается к чужому разгорячённому телу поначалу несмело, будто бы опасаясь за границы дозволенного.

[indent] стоит южанину со всё той же выверенной чуткостью пройтись по раздражённой колючей шерстью коже, как андерс приникает к нему теснее, практически не оставляя расстояния между ними. он раскрывается, доверительно подставляя беззащитное горло для ласк [ существуй кровопийцы на самом деле, андерс был бы для них самой лёгкой добычей ] и ощущая, как всё его тело разбивает крупная дрожь. андерсу по душе такая неспешность. его превосходительство не суетится, позволяя медленно и вдумчиво изучать себя бережными касаниями, и княжич всё с той же осторожностью проводит пальцами по руке вниз, ощущая как под кожей напрягаются мышцы. ухватив за запястье, он, быть может, излишне дерзко тянет за него на себя, чтобы вновь оказаться лицом к лицу и заглянуть в ониксовые глаза ардонейца, прежде чем уткнуться лицом в его волосы.

[indent] голову кружит, когда андерс ведёт кончиком носа по тёмным прядям, жадно вдыхая уже ставший знакомым сандаловый аромат. мир мутнеет, стирается, становится полусонно туманным. за всей этой нечёткой картинкой он в состоянии выхватить лишь короткий металлический блеск, чтобы, потянувшись к нему, прочертить по прохладной серьге языком, прежде чем втянуть её в рот и стиснуть зубами. он тянет на себя безделушку - безболезненно и легко - чтобы в следующую секунду резко, почти что с вызовом отстраниться, приосанившись и вздёрнув подбородок.

[indent] теперь настаёт его черёд увлекать за собой, обхватив за голову обеими ладонями, пропуская между пальцами пряди волос и прижимаясь лбом к чужому лбу жестом больше доверительным и братским, нежели вожделеющим. опускаясь на спину, андерс мягко уклоняется от возможного поцелуя. привстав на локтях - снова, раззадоривающе мазнув приоткрытыми губами по чужому рту и щеке, бережно задев шею горячим, сбившимся дыханием. андерс не знает, насколько позволительно то, что он сейчас делает, и как скоро его остановят, зафиксировав за подбородок или, может быть, челюсть, чтобы наконец восполнить упущенное. но его превосходительство сам задал такую неспешность, андерсу лишь остаётся умело её подхватить.

[indent] зимние ночи - непростительно долгие, и у них в запасе ещё достаточно времени до рассвета.

Отредактировано Anders de Jonge (2020-06-02 03:12:27)

+2

13

под руками тьяго, окрашенными южным солнцем, кожа ксандра кажется совсем светлой, едва ли не до прозрачного бледной. кажется, что следы останутся, стоит едва вдавить пальцы, даже без нажима. но он, прикасаясь к нему сейчас, с удивлением для себя отмечает, что желания сломать совсем не испытывает. а метки, чаще всего остающиеся на телах его случайных любовников после близости, зачастую носят определённый характер.

ксандр, трепетно отзывающийся на любое касание и сам пытающийся его так отчаянно смело [ для простолюдина ] раззадорить, при этом словно напрашивается на то, чтобы тьяго прямо сейчас развернул его спиной к себе и, словно трактирную девку, готовую ко всему, разложил на дастархане, не церемонясь, вминая лицом в подушки.

и тьяго мог бы.

но не сегодня. не здесь и не сейчас. может, вообще никогда, ведь он в перерождения не верит, а жизнь такая штука непредсказуемая. как бы ты не отгораживался от опасностей, своей судьбы не избежать. он знает, он — вершитель многих судеб. по его слову лишались жизни все подряд, от знатных людей до тех, что без роду и племени.
тьяго, впрочем, и в судьбу-то верит постольку поскольку. когда приходится к слову, когда кажется уместной в ситуации. на момент, но не в принципе.

он упирается ладонью в плечо ксандра, прижимая его к покрывалу, вынуждая перестать дергаться [ на момент, но не в принципе ]. его заводит эта порывистость, эта дерзость во взгляде и движениях, эта наивная какая-то смелость. настолько, что он в некоторой степени готов даже не только брать, но и отдавать.

тьяго смотрит ему в глаза, медленно ведя кончиком языка по своей верхней губе. но не тянется к нему за новым поцелуем, касаясь губ разве что своим горячим дыханием. в неровном свете ламп со свечами, расставленных по шатру, ксандр выглядит прекраснее многих юношей, деливших с ним ложе.
впрочем, он не так чтобы часто пытался заглядывать им в глаза, увлеченный больше пиршеством плоти. может, и зря. в глазах ксандра — омут, затягивающий на самое дно, где обязательно ждет не ловушка, но все удовольствия мира.

ему слишком хорошо известно, каково это — быть на дне на самом деле.

возбуждение давит как опиумная отрешенность. тьяго одновременно нравится растворяться в нем, но и раздражает боязнь потерять себя, пусть и на краткие мгновения этой долгой зимней ночи. и он ведет языком по горлу ксандра, выстраивает влажную линию по середине груди. делает остановку в своем путешествии, чтобы пройтись по окружности его сосков, слегка втянуть один из них в свой рот и прикусить. ниже к животу он спускается уже одними только поцелуями. руками уже практически не касается.

добравшись до самого края пояса штанов ксандра, тьяго приподнимается над ним, собираясь лишить последних вещей, защищающих от бесстыдной наготы.

есть что-то особенное в том, чтобы раздеть циклорианского послушника. снять бремя грубой монашьей одежды, оставляя тело совершенно неприкрытым и доступным не только для взгляда, но и для самых интимных прикосновений. оставить один на один с верой, не способной выстоять перед природной распущенностью каждого [ в этом тьяго уверен ] человека.
он, конечно, не обольщается. ксандр на невинного юношу, чей взор обращен только к высшим силам, становится похож все меньше и меньше.
он, конечно, понимает, что многих мальчиков отправляют на служение к богу не по собственной воле. а если отправляют, значит, не слишком пригоден в семье. может, по той же самой причине, по которой сейчас возбуждение ксандра настолько заметно.

и тьяго занимает место между его ног, беззастенчиво раздвигая их и глядя уже совсем не в глаза. несколько мгновений он тратит на то, чтобы бесстыдно рассмотреть обнаженное тело ксандра, отлично, крепко сложенное. возможно, именно о нем он будет вспоминать, когда в следующий раз возляжет со своей женой.
о том, как втягивается его плоский живот на вдохе.
о том, какой прохладой встречает кожа с внутренней стороны бедер.
о том, каким насыщенным оказывается запах его тела, отдающий, кажется, чем-то можжевеловым.

тьяго решает, что хватит. насмотрелся. надразнился. пора познать ксандра гораздо ближе.

он наклоняется обратно. мягкими, почти невесомыми, поцелуями касается кожи с внутренней стороны одного бедра ксандра, чтобы затем перейти к другому. ласкать его член тьяго начинает рукой, сжимая в кольцо пальцев самое основание. его ладонь движется медленно, но многообещающе. он не хочет, чтобы эта ночь заканчивалась слишком быстро.

потому что он знает — если доведёт до экстаза ксандра, фактически этого и не заметив, сорвётся.
потому что он настроился на удовольствие, а не сиюсекундное удовлетворение своего распутства.

тьяго наконец обводит кончиком языка головку члена ксандра по окружности. не спешит заглатывать, только медленно проходится, изучает, пробует на вкус, со звериной какой-то чуткостью наблюдает за тем, как тело ксандра отзывается. его внимательность даже в таких ситуациях работает ему только на руку.
поймать реакцию, довести до исступления, а потом, пользуясь безоговорочной властью момента, упиваясь им, дойти до самого пика.

он начинает погружать член ксандра в рот, все также неспешно, не задевая зубами даже случайно. с каждым движением головы он заглатывает все глубже. член то проезжается по его языку, то упирается в небо. ему, на самом деле, равноценно нравится как ублажать своих любовников ртом, так и быть стороной получающей. другое дело, что далеко не на каждого он так разменивается.

только на тех, кто вызывает в нем нечто большее, чем просто похоть.

но это не значит, что от можжевеловых ноток его запаха тьяго не захочет отделаться, стоит лишь ксандру покинуть его шатер. даже если он вдруг задержится до самого рассвета и уснет в его объятиях в полнейшем бессилии.

ритм он ловит рваный. то начинает двигать головой энергично, то резко останавливается, чтобы снова просто медленно пройтись языком по всему стволу члена. от заглатывает целиком, то погружает в рот только самую головку и дразняще водит по ней кончиком языка. к себе он при этом совсем не прикасается, хотя его собственный член едва ли не плавится под возбуждением.

ведь чем томительнее ожидание, тем ярче ощущается самая кульминация.

+3

14

[indent] быть может это - самая явная из причин, по которой он никогда не сумеет полноценно погрузиться в обеты. не сложно сопоставить один к одному и прийти к выводу о том, что не такой участи хотел бы для него сам гранд-клерик. этот удивительной благости человек верил в него, как не верил, казалось, даже он сам. помогал подняться с земли, протягивая руку и подставляя опору. всегда находил нужное слово, когда от обилия пустых обещаний начинало мутить. знал наперёд, как поступить буквально со всяким послушником, не только с андерсом - и это вселяло надежду. на то, что однажды настанет день, и княжич сумеет ему отплатить добром на добро.

[indent] но теперь он понимает, что вряд ли это свершится. не потому, что в нём самом не было и нет истинной веры - андерс всё тот же узник бесконечного цикла, обязанный бороться за лучшую участь для своей бессмертной души, - а оттого, что едва ли в нём ещё теплятся силы на то, чтобы отречься от простых земных радостей.

[indent] он далеко не слаб ни духом, ни телом, чтобы так легко поддаваться соблазнам. раньше, быть может, когда он был совсем юн и неопытен, и достаточно было коротко поманить его за собой, чтобы княжич, позабыв о дворянском достоинстве, ринулся следом. раньше же ему и казалось, что эта его пресловутая жизнь не обладает каким-то особенным смыслом, и ему необходимо отыскать своё предназначение самостоятельно. путём проб и ошибок, падений и взлётов. он даже готов был ради сомнительных, но всё-таки ценностей, пошатнуть ту святую незыблемость, на которой веками держалось его семейство.  теперь её нет. ни цели, ни ценности, ни неприступной твердыни - всё пошло прахом, и хоть за этим нет ни грамма его вины, андерс чувствует, что его долг ещё не отплачен. теперь он, выросший на греховных ошибках, познавший, что есть и голод, и боль, и горечь непоправимой утраты, чтобы, наконец, научиться терпению и смиренно перебороть все свои страсти, за исключением только одной - жажды мщения, - чувствует себя настоящим. отыскавшим естественный, пускай и прочерченный кровью родных, смысл жизни. и в этом его благородном порыве куда больше праведности, чем во всём остальном.

[indent] потому что редкий, если вообще никакой, праведник позволит себе развести колени подобно площадной утешительнице. руки праведников созданы для того, чтобы смыкаться в молитвенном жесте и сжимать между пальцами тёплые бусины чёток, но не ткань покрывала от подкатившего к горлу блаженства. лицам, обращённым к милости всевышних создателей, доступен лишь религиозный экстаз и только, о приземлённом же наслаждении речи быть не может.

[indent] андерс знает: от этого он не сумеет никогда отвернуться. не сможет так же себе лгать, возлагая обеты, ибо сорвётся, нарушит всё то, в чём некогда клялся, подводя прежде всего человека, который решился в него поверить, а уже после - себя самого. этой тяги не вытравить из него ни молитвами, ни постом, ни уж тем более умерщвлением плоти. возможно, единственное, что поможет справиться с его сластолюбием, это вполне прозаичная смерть. но андерсу рано ещё умирать.

[indent] память об этом вероломно продирается сквозь ласку, дарованную ему ардонейцем. он напрягается, но лишь на секунду, дабы отозвать все мысли о том, что ему не пристало так легко сдаваться и забывать про свой долг. всему своё время. и нынешнее отведено ему для того, чтобы в полной мере насладиться подобным подарком судьбы, ниспосланным ему благоволением божьим. в самом ближайшем будущем его может ждать всё, что угодно, в том числе и смерть, и болезнь, и война. было бы до безрассудия глупо рваться навстречу такому грядущему, толком не вкусив дары настоящего.

[indent] к тому же думать о чём-то ещё, когда над ним с таким упоением трудится южанин, не представляется боле возможным.

[indent] с каждым новым движением мир, осязаемый исключительно своей телесностью, отдаляется от андерса всё сильнее, делается раз за разом всё незначительнее. поначалу выверенно несмелый, как и полагается робкому послушнику, он прижимает ко рту ладонь в надежде сдержаться, не выдавая себя ни на выдохе, ни на рвущемся с пересохших губ стоне. в какой-то момент для него не становится ни жара шатра, ни далёких проблем, смыкающихся вокруг его головы, точно раскалённый добела пыточный обруч, ни уж точно охраны, снующей с завидной преданностью за пределами осознания. андерс вздрагивает всем телом, подаваясь вперёд, навстречу услужливо приоткрытым губам, про себя подмечая, как искусно этот чёртов южанин его потрошит. слой за слоем снимая и кожный покров, и полнокровные мышцы наряду со свежим мясом, добираясь до самой кости и там, не задев и мельком души, проходится с какой-то нечеловеческой точностью по самой чувствительности. выворачивая его наизнанку, он обнажает всю низменность его существа, перешедшего с хриплых выдохов на почти рыдающий, прерывистый стон удовольствия, когда венценосный княжич, наследник великого города, исповедующего исключительно праведное воздержание и веру во всевышних создателей, срывается окончательно, не в силах себя побороть.

[indent] ему хорошо. ровно настолько, что он уже не знает, как распознать этот всепоглощающий сладкий дурман, эту вкусную до боли отраву, ядом расползающуюся по его венам, пробравшуюся до самого сердца и скопившуюся там с новым чувством. чувством мимолётной влюблённости в ардонейца. совратителя, грешника, душегуба.

[indent] ему всё равно. с самого начала ему было плевать на то, о чём болтают простолюдины, клевеща на этого демона в людском обличье. ведь если вдруг его превосходительство и впрямь имеет за собой природу не человеческую, то скормить ему невинную, слепо преданную своим идеалам, душу будет почти что почётно.

[indent] но всё же андерс, выгнувшийся от очередной, подступившей к опасному краю, волне удовольствия, наскоро отстраняется от своего искусителя, упершись ладонью в плечо и как-то непростительно ловко уходя от объятий. ему знакомо это въедливо гибельное чувство. даже несмотря на то, как долго он не переживал близости ни с кем из ему приглянувшихся, оно ему памятно. он всё-таки не так уж и непорочен, каким может показаться на первый взгляд.

—  [indent] больно, господин, - едва слышно даже для себя самого пытается оправдать свой поступок андерс, с огромным трудом переводя дыхание. в самом деле он далеко не это имеет в виду, и то, что ему довелось ощутить, серьёзно отличимо от боли. эта его пускай и безобидная, но всё-таки ложь, а так же дерзкая выходка заставляет его заметно сгорбиться, сжаться. замереть, отшатнувшись, точно в ожидании удара или словесного порицания.

[indent] он медлит, выжидая пару мгновений, чтобы снова податься вперёд, точно опережая какие бы то ни было действия со стороны своего негаданного любовника. проводит по щеке похолодевшей ладонью, очерчивая контуры его непростительно изысканного лица подрагивающими от волнения пальцами. андерс знает, такие, как его превосходительство, подолгу ждать не привыкшие, и он забирает его губы в свои, целуя с какой-то животной взвинченностью. глубоко и жадно, собирая языком свой вкус, наваливаясь всем телом, тем самым, что очертило не так давно дистанцию и снова податливо ринулось в горячую хватку объятий. он задыхается, стискивая свои бледные пальцы поверх бронзовой кожи южанина. дрожит, точно от холода, прижимаясь теснее. хаотично одаривает ласками чужое лицо, проходясь по шёлку кожи губами, целуя виски, скулы и щёки, обхватывая подбородок, прижимаясь к крохотной точке под челюстью, где особенно явственно чувствуется биение сердца.

—  [indent] я твой, - в каком-то болезненном исступлении шепчет княжич в приоткрытые для поцелуев губы ардонейца, более не целуя, но смыкая чужие руки за своей спиной, вынуждая прижать ещё крепче, почти до боли в груди. быть может, очередное нахальство будет стоить ему не только чести, но жизни, только вот андерсу уже всё равно. его занимает иное. - всецело твой, мой господин. делай со мной, что хочешь.

[indent] этими словами он добровольно подводит черту. толкает себя за край, откуда никому никогда не было возврата. добровольно обрекает себя на страдания, но мало ли их ему выпало на его короткий княжеский век?

[indent] немало. и недостаточно. и счастливо, почти что безумно, улыбнувшись до лёгкой тяги в области скул, андерс снова прижимается к очерченным, точно купидонов лук, губам с поцелуем в надежде забыться в нём навсегда.

Отредактировано Anders de Jonge (2020-06-04 19:02:34)

+3

15

стоит ксандру отстранить его от себя, как на момент словно становится прохладнее. тьяго отмечает, что горячие угли уже остывают, как и сосуды с водой, предназначенной для обогрева. к этому времени в ночи в дороге он обычно перебирается уже в отделенное пространство шатра, где сброшены шкуры и войлочные покрывала. довольствоваться приходится малым, мягкой постели ждать не приходится даже в тавернах в поселениях, рядом с которыми караван останавливается.

этот кратковременный разрыв между телами ему, теплолюбивому, не нравится. и он стремится снова его преодолеть, тянется даже как-то не до конца осознанно. дрожь пробегает по всем членам его тела, когда холодные руки ксандра проходятся по его коже, как если бы они были на самом деле раскаленными и оставляли пульсирующие жаром ожоги. удивительное упоение переполняет его, когда ксандр набрасывается с по-собачьи беспорядочными поцелуями, осущающими и провоцирующими только большую жажду самозабвенности в приземленном чувственном наслаждении.

— ты мой, — отзывается тьяго также шепотом, улавливая обжигающее дыхание ксандра.

так, словно это действительно имеет какое-то значение. будто они пылкие влюбленные, а не случайные любовники, которых в скором времени разведет дорога. словно в этот момент их привела сама судьба, и она же благоволит их близости. словно рассвет никогда не наступит.

он толкает себя на проторенную дорогу иллюзий, открытую чаще мечтателям, нежели практикам. и в этом есть что-то пострашнее неминуемой смерти и окончательного забвения.

это что-то — забвение прижизненное.

томиться в одних лишь объятиях у тьяго больше нет сил. он выпутывается из них, чтобы следом освободиться от последней своей одежды и найти несколько склянок с маслами. избавляется от штанов, предстает перед ксандром в полном обнаженном возбуждении. мимолетно проводит ладонью по своему животу, лишь бы приковать к себе еще большее внимание.

он возвращается в объятия ксандра снова, теперь уже способный прижимать его к себе без лишних раздражающих помех. вжимается телом в тело, стискивает ладонь на его бедре, заставляет прочувствовать весь жар, что от него сейчас исходит. лучшие афродизиаки — взаимное желание и ощущение бесконтрольной власти — переплетаются внутри него, лишь усиливая жажду обладания. тьяго осыпает ксандра поцелуями, сбивчивыми и беспорядочными, одновременно с тем потираясь своим членом о его. любое такое касание сейчас кажется ему болезненно сладостным, сбивающим дыхание, окончательно лишающим способности мыслить дальше пределов двух переплетающихся тел.

тьяго слепо нашаривает склянку с маслом. и, не в состоянии в полной мере оторваться от ксандра, понимает, что хочет видеть его лицо, хочет заглядывать в глаза и видеть в них отблеск наслаждения и неизбежной боли, хочет ощущать его неравномерное дыхание, хочет перекрывать воздух стонам своими губами, хочет пусть и фантомно, но слышать стук его сердца под своей же грудью.

он приподнимается на локте, а в следующий момент уже нависает над ксандром. прижимается лбом ко лбу, подспудно разогревая склянку с маслом в ладони.

вновь раздвигая ноги ксандра, тьяго устраивается между них, пусть и в несколько иной позе. размазывает вязкое масло по ладоням и своему возбужденному органу. проскальзывает рукой под его ягодицы, затем чтобы провести между ними масляными пальцами. он не думает даже предупредить ксандра о том, что больно ему действительно будет. слышал ведь раньше не раз нечеловеческие крики боли. но он настолько не привык по-настоящему заботиться о комфорте своих любовников, что для него такое умалчивание естественно.

на момент он ощущает мимолетное сожаление. ведь когда все закончится, он снова окажется в ловушке безразличия. так происходит с ним почти всегда. стоит лишь получить желаемое, как пыл резко охлаждается. и человек зачастую становится даже неприятен. его образ, его голос, его запах не способны завести повторно. он начинает казаться ему куском дерева, а не чем-то живым и дышащим. исключения слишком редки, чтобы рассчитывать на них.

кажется, что за всю жизнь эти самые исключения случались с ним только дважды. тьяго не обольщается и сейчас. хотя и устал быть истинным царем безразличия.

его самый повседневный страх — никогда больше ничего не почувствовать кроме всполохов, пусть и ярких.

проникает в ксандра тьяго все с той же нерасторопностью, темп которой задал изначально. наваливается сверху, почти прижимается животом к его члену. просовывает одну руку под его позвоночник, лишь бы притиснуться еще сильнее и войти еще глубже, до самого своего основания. тьяго, сдерживая свою порывистость в одном, тем не менее, поддается ей в другом — он, начиная с влажных и словно случайных поцелуев, сцепляет зубы на плече ксандра, у начала его шеи. резко, будто пытаясь вырвать знатный кусок плоти.

буквально поглотить ксандра, погружаясь в него же.

из-под личины нежного любовника вдруг на момент проглядывает его истинное лицо. и он ведет языком по месту укуса, зализывая, хотя и не пустил крови. входить в ксандра он начинает резче, но без яростного исступления. наращивает темп, потому что самому уже невмоготу. возвращается к его губам, чтобы приникнуть к ним осушающим поцелуем. заглядывает в глаза, чтобы увидеть первородное зарево похоти, так подавляемое обычно сумасшедшими церковниками.

и, кажется, он видит слишком многое.

+3

16

[indent] суевериями его не смутить. в его жизни было достаточно сказок о жутких духах, обречённых на вечное и осознанное прозябание в небытие без надежды на возвращение в великий круг; о кровожадных чудовищах, пирующих в лесных чащах человеческой плотью и по ночам выкрадывающих из колыбелей годовалых младенцев; о бесах, зовущих во тьму болот и оврагов навстречу погибели, и о рассчётливых языческих ведьмах, им потакающим. в детстве он закономерно боялся выходить на порог с наступлением темноты, в юношестве же грезил о том, как однажды бросит вызов подобному чудищу и обязательно одержит победу в неравной, изнурительной схватке. взрослым андерс знает наверняка: всё это пережиток неграмотности, желания объяснить привычные вещи чем-то извне, подарив им личность, в чём-то даже очеловечить, но одновременно оттолкнуть от смертных так, как отталкивают поутру дурной сон, будучи непоколебимо уверенными, что это просто кошмар. сказки остаются сказками, что бы с ними ни произошло - не об этом ли шла речь не так давно? в конце концов, самые страшные из ныне живущих чудовищ это сами люди и есть.

[indent] ни оборотней, ни вурдалаков, ни обладающих полубожественным знанием, направленном только во вред, ведьм не существует на этой земле.

[indent] но стоит челюстям южанина с силой сомкнуться на его шее, как андерс быстрее, чем в самом деле осознаёт это, возвращается мыслями к недавней притче о безликих, готовых принять облик самого горячо вожделенного существа, лишь бы соблазнить нерадивого путника и пустить его на обед. он вздрагивает, выгибаясь что есть силы под навалившимся на него чужим телом, но вместо того, чтобы отстранить от себя, крепче вжимает чужую голову себе в горло, непрозрачно обозначая, что стисни барон зубы сильней, пускай даже до крови, княжич был бы вовсе не против.

[indent] свою душу ему андерс завещал ему чуть ранее. и теперь это практически не имеет никакого значения.

[indent] как бы то ни было, что-то за всем этим не сходится. даже дело не в том, что заведомо опасное существо не станет предупреждать о своей разрушительности, нет, а то, что княжич никогда помыслить не мог, что однажды жизнь вознамерится схлестнуть его с таким невыразимым ни чувственно, ни словесно, созданием. ему всё это время не доводилось мечтать ни о чём, кроме как о справедливости, и едва ли пресловутая «справедливость» сумела так просто овладеть чертами невозможно роскошного и искусного любовника. такого, как этот южанин.

[indent] никто ещё не обращался с ним таким образом: с подчёркнутой нежностью и чувственной внимательностью, отдавая столько тепла за раз, что он и вовсе теряется, не подозревая до сего момента о том, что кто-то в самом деле на такое способен. подобное откровение наряду с нарастающим удовольствием, заставляет его податься вперёд ещё сильнее, буквально вплетаясь в чужое тело своим. закидывает подогнутую в колене ногу на поясницу, одной рукой цепляется вокруг шеи, второй гуляя по телу с завидной жадностью, цепляясь пальцами за рёбра, стискивая в кулаке волосы, чтобы в следующую секунду разжать хватку и вновь приняться шарить по коже ладонью. держится за него с таким остервенением, словно пытается вплавиться намертво. стать единым целым с тем, кого толком не знает и вряд ли когда-либо сумеет узнать.

[indent] жалко, что это единение попросту невозможно без ощутимого вреда для них обоих.

[indent] за поцелуями андерс тянется с той же бесстыжестью, отдаляясь от благопристойности настолько, что перестаёт осознавать классовую разницу между ним и ардонейцем - вверяя себя в руки последнего, он явно подчёркивал свою безусловную и безоговорочную покорность во всём. но есть вещи, которые он не в силах в себе контролировать, тем более, когда на кону такое блаженство. он проходится беспорядочными поцелуями по лицу, жадно сосредотачиваясь на губах и больше кусая за них, нежели в самом деле лаская. спускается ниже - к изящной шее, сцепляет зубы, хоть и не с тем же усилием, коим его наградил его превосходительство, но довольно ощутимо и явно до видимых следов, выступивших на коже.

[indent] как бы он ни жаждал обратного, в скором времени им всё равно придётся расстаться. и, быть может, ноющие кровоподтёки будут напоминать южанину о том, как он провёл эту ночь, когда остальные воспоминания безнадёжно сотрутся.

[indent] всё это княжич осознает гораздо позже, сможет обмыслить в полной мере и сделать определённые выводы. сейчас в нём, в этой взвинченной до предела телесной оболочке, распотрошённой до обнажившихся костей, объятой удовольствием не только внешне, но и, кажется, внутренне не остаётся ни единой осознанной мысли. он чувствует себя так, словно годы боли и унижений покинули его в тот момент, когда он, толком не осознавая себя от наслаждения, с короткими выдохами окликает ардонейца по имени - тому самому, доступ к которому возможен лишь для особо приближённых или безнадёжно провинившихся.

[indent] андерс в самом деле не знает, к какой из категорий следовало бы себя отнести в тот момент.

[indent] он прерывисто выдыхает, почти влюблённо поглаживая волосы южанина, переживающего кульминацию чуть позже, чем он сам. бережно проводит ладонью по плечам, прижимает к себе в последний раз и, наконец, высвобождается из чужих объятий не то что бы слишком поспешно, но гораздо уверенней, чем себе представлял. его безнадёжно тянет назад, тянет остаться, провести ещё пару мгновений в чужих руках, уткнувшись лицом в основание шеи, для того, чтобы перевести дыхание до конца, а не обрывать себя на мучительном полувздохе. но он знает: ещё немного - и андерс падёт жертвой усталости, неумолимо преследующей его с самого вечера, и этого никак нельзя допустить.

[indent] мягко, почти что печально улыбнувшись, он напоследок проводит пальцами по чужому лицу и благодарно целует горячую ладонь ардонейца. нет смысла как-то оттягивать момент расставания, а лишние слова или жесты могут и вовсе всё осквернить - с самого начала княжич не рассчитывал на особое расположение со стороны барона, а то, как их потянуло друг к другу может по праву считаться каким-то чудом.

[indent] к чему тогда это всё усложнять?

[indent] у него в свою очередь будет в запасе достаточно времени, дабы предаться сердечным терзаниям, нежели сосредотачиваться на чём-то серьёзном - и ему не привыкать. уж лучше посвятить несколько дней спонтанным увлечениям, отдать им себя без остатка, чем чересчур серьёзно воспринимать действительность со всеми её правилами и ответственностями. какой бы суровой ни была его жизнь, ему тоже надлежит отдыхать, хотя бы не так долго, как некоторым, более благословлённым и огороженным от внешних невзгод.

[indent] когда-то и он был таким. мог быть, точнее. но судьба распорядилась иначе, и теперь княжич обязан вновь выгрызать свой собственный путь на вершину - ту самую, которая принадлежит по праву ему, и никому более.

[indent] но это всё лирика, достойная скорее восторженных до боли юнцов, нежели взрослых и серьёзных людей.

[indent] он суетливо тянется к своей одежде. действует как можно быстрее, ибо достаточно испытал на себе гостеприимства его превосходительства, чтобы снова пренебрегать им и напрашиваться на лишнее время, отнюдь ему не отведённое. и пускай мысли о поджидающем его за стенами шатра морозе и колкими взглядами стражников кажутся почти что болезненными, андерс сумеет с ними совладать.

[indent] у всякого в этом мире есть своё место, где он должен быть, и цель, которой он обязан всецело, но соответствовать. андерс - далеко не исключение и даже не случайный изъян в этом бесконечном и работающем без видимых перебоев мирозданческом цикле.

[indent] но видят боги, он отдал бы всё, лишь бы провести вечность бок-о-бок с этим чужестранцем, пленившим его душу и тело так легко, словно изначально был именно для этого создан.

+3

17

упиваясь сиюминутным экстазом, тьяго мало когда задумывается о том, что может ждать его после. что-то действительно меняется крайне редко. проблески желания в пучине безразличия больше почти не появляются. одни лишь скука да тоска. с каждым разом ему нужно только больше, чтобы ожить, а не сращивать маску со своим лицом.

он, верящий в конечность смерти, и сам практически мертв.

но не сейчас. не в момент, когда он вбивается в податливое влажное от пота тело ксандра. не тогда, когда чувствует, как зубы юноши смыкаются на его коже, а руки блуждают по нему с почти истерическим каким-то вожделением.

не сейчас, когда происходит не столько сплетение тел, сколько душ.

тьяго чувствует, как ксандр обмякает под ним, прежде чем и самому достигнуть своего пика. за последней волной наслаждения приходит закономерный груз расслабленной усталости. и, стоит ксандру отстраниться, ему приходится сделать над собой усилие, чтобы перевернуться на спину и продышаться, а не продолжить просто лежать, ожидая, пока следы их близости не высохнут.

он бездумно смотрит на потолок шатра, восстанавливая дыхание и ощущая, как испарина холодит кожу. еще чуть-чуть и это станет чем-то неприятным. вызовет желание очиститься, сокрыть следы чужого присутствия и снова погрузиться в самого себя, не способного на самом деле отдаться другому человеку в полной мере.

еще чуть-чуть и.

и.

ничего не происходит. ни брезгливого желания поскорей спровадить ксандра, ни мыслей о том, чтобы велеть охране оставить его у дороги, не позволяя дальше путешествовать с его караваном. ни даже проклятой, но такой привычной тоски.

тьяго поворачивает голову, чтобы взглянуть на ксандра, поспешно хватающегося за свою одежду. словно стыдливая девица, боящаяся позорно естественной своей слабости, проявленной в момент близости. тьяго с удивлением понимает — он не хочет, чтобы ксандр уходил. его расстраивает сама мысль о том, что тот может сейчас скрыться за пологом шатра, оставляя его наедине с этими почти забытыми ощущениями. с этой тоской иного толка — тоской по другому человеку.

он приподнимается на локтях. и в этот момент он хочет оставить ксандра подле себя. даже если тот вдруг застроптивится. даже если ради этого придется свернуть ему шею и до рассвета прижимать к себе коченеющее безжизненное тело. и желание это не кажется ему неправильным, а наоборот — совершенно естественным.

ему, возможно, других видов чувственной любви и не познать. но это совсем не страшно.

— постой, — говорит тьяго, садясь. — я хочу, чтобы ты остался. со мной, до рассвета.

он дальше не загадывает. для него уже само по себе подобное желание — слишком много. а рассвет способен все изменить, вернуть его к привычному состоянию. возможно, это все — просто морок, сам по себе ничего не значащий. но тьяго не собирается ему сопротивляться, он идет на поводу своих порывов, не видя смысла их прерывать и как-то контролировать. жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на терзания и попытки смирить самого себя. если сейчас он, кажется, счастлив, то никакие классовые, религиозные или моральные различия не должны этого счастья омрачать.

и тьяго понимает — по тому, какими то страстными, то нежными были поцелуи и прикосновения ксандра — что подобными желаниями объят не он один. невозможно настолько сливаться с другим человеком, если не привязываешься к нему хоть немного, если не просто потакаешь низменным своим потребностям.

никто не привязывается к поглощенному ужину или крепкому здоровому сну.

тьяго подается к ксандру, чтобы устроить ладони на его все еще прохладно-влажных плечах. чувствует, как блаженно ноют мышцы, стоит только начать шевелиться. скользит руками от плеч до груди ксандра, привлекая его к себе, обнимая со спины. ведет носом по его волосам, вдыхает его запах.

отпустить сейчас — действительно выше его сил.

его забавит мысль о том, что теперь-то никто в караване не подумает ничего дурного о связи барона со странствующим проповедником. ведь на памяти даже постоянной стражи тьяго никого не оставлял с собой до утра. мало ли, на самом деле беседовали до самого рассвета. мало ли, настолько увлеклись богословскими речами, что и не заметили, как пришла пора сниматься со стоянки и отправляться дальше в путь.

пусть это все мимолетно и, несомненно, разрушительно. тьяго рад тому, что его сердце все еще способно действительно колотиться, а не стучать по жизненной надобности.
пусть на утро они станут чужими, оставившими на телах друг друга яркие болезненные отметины.
пусть.

в то же время, обнимая ксандра и утягивая его за собой обратно на дастрахан, тьяго слишком отчетливо понимает, что его нежные проявления не способны закончиться чем-то по-настоящему хорошим для объекта этой самой нежности. он знает, что желание разрушить и причинить боль скоро снова о себе напомнит. они идут внутри него рука об руку, такова уж натура. и он, мягко целуя ксандра перед тем, как провалиться в сон, думает о том, что отпустить его с утра будет даже благородно. но не то чтобы понятие благородства на самом деле было для него чем-то важным.

рассвет встречает ощущением полнейшего удовлетворения жизнью и нежеланием выпускать ксандра из кольца своих рук.

письмо саломее так и остается недописанным.

+3


Вы здесь » DANCE MACABRE » stay a thousand years » // lamentations


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно